Дмитрий Черкасов - Благословенная тьма

Отчасти человеческое лицо, но больше – волчья морда…

Следовало испугаться, но этого не случилось.

Уместными были бы возмущение и отвращение, однако и этих чувств Челобитных не испытал. Напротив, ему захотелось всецело отдаться неожиданному восторгу, опробовать силы, неожиданно прихлынувшие к нему.

Без всякого колебания он опустился на четвереньки, обнаруживая, что так стоять и ходить намного удобнее, хотя и прямохождение пока что оставалось доступным. Его распирало во всех направлениях, энергия искала выхода.

Он запрокинул голову и тут же издал ликующий клич.

Ликтор смотрел на него снисходительно и ласково, с видом родителя, который наблюдает за первыми шагами своего отпрыска-карапуза.

– Выйди и побегай вокруг хаты, пока ночь на дворе, – предложил он. – Сбрось напряжение. Но дальше не суйся, рано еще тебе.

Рот у Пантелеймона остался человеческим, но язык не послушался, когда он вознамерился возразить. Эта неожиданная лингвистическая беспомощность сделалась ложкой дегтя в бочке, как мнилось протодьякону, меда.

Ликтор понял его затруднения:

– Неизбежные издержки трансформации, – развел он руками. – Звери не разговаривают. Со временем и рты сменяются настоящими пастями. Потерпи, ты недолго пробудешь в этой шкуре. Я ввел тебе совсем немного. Больше нельзя, с непривычки можешь загнуться.

Довольствуясь малым, Челобитных рванулся к двери; одежда лопнула на нем и опала лохмотьями. Он почти совсем уже как животное заскребся, упрашивая выпустить его наружу.

– Вокруг хаты и дальше ни-ни, – строго повторил Ликтор.

Он отворил дверь, и протодьякон вырвался на волю.

Чуждое, жутковатое ночное безмолвие стало понятным и приятным; он чувствовал себя как рыба в воде. Бросился нарезать круги вокруг дома; при заходе на третий у него вывалился язык – длинный и острый. С языка капала вязкая слюна.

Тишина сохранялась и в то же время каким-то неуловимым образом отзывалась на это превращение и бег по кругу; ночь приветствовала неофита, и протодьякон восхищенно приветствовал ее в ответ.

«Благословенная, благословенная тьма!» – выстукивало сердце.

Он знал, что отныне могуществен, как никогда, и перед ним теперь отступит любая нежить. Он понял, чего боялся наглый бес; вервольфы, созданные Ликтором, имели силу вредить не только людям, но и бесплотным существам, обращая их в новых вервольфов и ставя себе на службу.

Пока он не находил в себе силы порвать даже мелкого демона, но знал, что это возможно, и дело лишь в дозе.

Он несся, очертя голову; из-под лап летели комья земли.

Высшее блаженство! Нет, еще не высшее, но все впереди. И Бог, гнездившийся в том, что оставалось человеческим, откровенно выказывал полное одобрение. Не в этом ли был замысел Виссариона, поручившего ему сперва следствие и только потом – ликвидацию, по обстоятельствам?

Инквизитор, должно быть, не осмелился выложить сразу всю правду – и это резонно, Пантелеймон наверняка бы воспротивился такой перспективе, не разумея своего счастья. Сколько же предрассудков живет в человеке, особенно если он глубоко религиозен!

Может быть, и сам Виссарион тайком колет себе местное снадобье?

Запросто. Худо ему, бедняге, если оно так – ни леса поблизости, ни даже приличного парка.

Самого Пантелеймона тянуло в лес, и он еле сдерживался, понимая слова Ликтора о том, что время еще не пришло.

Ликтор вышел на крыльцо и благосклонно следил за ним, попыхивая самокруткой. Странное и недостойное занятие для сотрудника Службы, но протодьякону было глубоко наплевать на это мелкое прегрешение. В нем зародился новый порыв: метнуться к Ликтору и благодарно вылизать хозяйскую обувь. От полноты чувств можно и укусить.

Возможно, что с Ликтором тогда произойдет то же самое, и они побегут вместе…

Челобитных сдержал себя. Если бы хозяин того возжелал, то присоединился бы к нему без всякого укуса.

Бежать вдруг стало труднее, скорость замедлилась. В голове заварилась густая каша; два начала боролись, и человеческое мало-помалу одерживало верх. Это было отчасти похоже на пробуждение или, скорее, выход из наркоза.

С одной стороны, протодьякон переживал облегчение, открыв неожиданно, что все-таки привычное состояние ему желаннее нового. С другой же, возвращение к людскому существованию аукалось досадой, ибо в причудливом сне ему было намного интереснее и приятнее.

Конечности выпрямлялись на глазах, шерсть таяла, волчье рыло втягивалось и растворялось в костях обычного лицевого скелета. Еще немного – и протодьякон просто пошел, как обезьяна, – голый, болтая свешенными руками и ошарашенно озираясь.

Тьма снова стала чужой и выталкивала его, словно вода.

Вернулись и прежние опасения-подозрения, но теперь в нем жила память об удивительных минутах, проведенных в иной реальности. И память эта была сладостной.

«Это наркотик», – сказал ему Бог, еще совсем недавно благословлявший бессмысленный бег полуразумного животного.

«Опомнись, Пантелеймон».

И протодьякон знал, что это сущая правда. Вкусивши наркотика, однако, он убеждал себя в том, что не потерпел никакого ущерба и может позволить себе повторить. Не сейчас, позднее, но обязательно повторить, хотя бы чуть-чуть. Так начинаются все наркомании, и он это худо-бедно понимал.

– Оклемался? – осведомился Ликтор, раскуривая вторую самокрутку. Он завел руку за спину, нашарил какой-то драный тулуп, швырнул Пантелеймону. – Набрось на себя, прикрой срамоту. Да и ночь нынче холодная.

Челобитных, услышав это, сразу же застыдился и поспешил закутаться в эту неприглядную одежу.

«Дьявол! Кто сказал тебе, что ты наг?»

– Присаживайся, посидим на крылечке, – позвал его Ликтор. – Скоро рассвет, утренняя заря… или звезда. Торжество Люцифера, его победа… Теперь тебе ясно, чего от тебя ждет Господь?

Протодьякон неуверенно кивнул, присаживаясь рядом. Обратное превращение завершилось, и ему было немного дурно, как с похмелья. Волком он чувствовал себя куда лучше.

– Собственно говоря, ничего волшебного в этом нет, – сказал Ликтор, снисходя до объяснений. – Никто не отменял эволюцию, и онтогенез повторяет филогенез, а семь дней творения по человеческим меркам растянулись на миллионы лет. Ты знаешь, что зародышем человек проходит все стадии эволюции – от рыбы, скажем, до млекопитающего. И волки там тоже в известной мере представлены, хотя и не являются прямыми родоначальниками человеческого рода.

– А кто является? – разлепил губы Пантелеймон. – Все-таки приматы?

Ликтор покачал головой:

– Нет, не они. Не человек происходит от обезьяны, а обезьяна от человека. Это же очевидный факт бытия. Человечество деградирует и вырождается. Мы происходим от гипербореев и атлантов – существ намного более совершенных, нежели привычный нам человек. Чудес никто не отменял. На каком-то этапе имел место Божественный акт, высшее вмешательство, и млекопитающие, развившиеся до нужной матрицы-вместилища, одномоментно преобразились.