Линкольн Чайлд - Книга мертвых

– Что? – еле слышно проговорила она.

– Вам бы она тоже очень понравилась.

Констанс сглотнула, не зная, что ответить.

Диоген бросил на нее быстрый взгляд:

– В прошлый раз я принес вам подарки. Книги, кое-что еще… вы их открывали?

Констанс кивнула.

– Хорошо. Они расскажут вам о других мирах – благоухающих, полных восторга и удовольствий, которые только и ждут, чтобы ими насладились. Монте-Карло, Венеция, Париж, Вена. Или, может быть, вы предпочтете Катманду, Каир, Мачу-Пикчу. – Диоген обвел рукой стены библиотеки, уставленные шкафами с книгами в кожаных переплетах. – Посмотрите на тома, которые вас окружают: Беньян, Бэкон, Мильтон, Вергилий – все до одного старозаветные моралисты. Разве сможет сад цвести, если поливать его хинином? – Он провел рукой по томику Ахматовой. – Вот почему я читал вам сегодня стихи: чтобы показать, что тени, которыми вы себя окружаете, не обязательно должны быть одноцветными. – Он взял из стопки книг одну, довольно тонкую. – Вы когда-нибудь читали Теодора Ретке?

Констанс отрицательно покачала головой.

– Неужели? Тогда вам предстоит испытать редкое, ни с чем не сравнимое наслаждение. – Он раскрыл книгу, перевернул несколько страниц и начал читать: – «Умершие не видят нас. Один лишь поцелуй…»

Слушая эти стихи, Констанс вдруг ощутила странное чувство, глубокое и вместе с тем недоступное, вспыхнувшее в самом тайном уголке ее души. Нечто подобное она испытывала в давно забытых снах.

– «Поем мы вместе, и слились наши дыханья…»

Констанс вскочила. Мышка у нее в кармане протестующее запищала.

– Уже очень поздно, – сказала она дрожащим голосом. – Думаю, вам лучше уйти.

Диоген нежно посмотрел на нее, потом совершенно спокойно закрыл книгу и поднялся.

– Да, пожалуй, так будет лучше всего, – ответил он. – Негодяй Рен должен вот-вот вернуться, и я не хотел бы, чтобы он застал меня здесь. Как, впрочем, и другие ваши тюремщики – д’Агоста и Проктор.

Констанс покраснела и тут же отругала себя за это.

Диоген кивком указал на диван.

– Я оставлю вам и эти книги, – сказал он. – Доброй ночи, дорогая Констанс. – Затем он шагнул вперед и, прежде чем она поняла, что он собирается сделать, наклонил голову, взял ее руку и поднес к губам.

Диоген проделал это со всей учтивостью, однако, почувствовав его теплое дыхание на своей коже, Констанс ощутила неловкость.

А потом он ушел – очень быстро, не сказав больше ни слова, и в пустой библиотеке повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием огня в камине.

Несколько мгновений Констанс простояла неподвижно, прислушиваясь к собственному участившемуся дыханию. Уйдя, Диоген не оставил после себя ничего, что свидетельствовало бы о его недавнем присутствии в этой комнате, даже запаха, за исключением небольшой стопки книг.

Девушка подошла к дивану и взяла верхний том – в прекрасном атласном переплете, с золотым обрезом и вручную расписанными форзацами. Она держала его в руках, ощущая восхитительную шелковистость материи. Потом вдруг положила на место, подхватила со стола недопитый бокал с пастисом и быстро вышла из библиотеки. Войдя в кухню, расположенную в задней части дома, Констанс вымыла и вытерла бокал, после чего направилась к главной лестнице.

В старом особняке было тихо. Проктора в последнее время часто не бывало дома по вечерам – он помогал Эли Глинну в осуществлении его планов. Д’Агоста заглянул несколько часов назад и, убедившись, что все в порядке, сразу же ушел. А «негодяй Рен», как всегда, находился на ночном дежурстве в Нью-Йоркской публичной библиотеке. К счастью, его навязчивая опека ограничивалась дневными часами. Констанс не было необходимости проверять замок парадного входа: она не сомневалась, что дверь заперта.

Девушка тихо поднялась по лестнице в свою комнату и, осторожно достав белую мышку из кармана, посадила ее в клетку. Сняв платье и белье, аккуратно сложила их. Обычно, закончив вечерний туалет, Констанс надевала ночную рубашку и еще около часа читала, сидя в кресле возле кровати, – сейчас она как раз заканчивала «Записки» Джонсона. Однако сегодня она изменила своим привычкам. Наполнив огромную мраморную ванну горячей водой, взяла с медного подноса красиво упакованную коробочку, в которой находилось с полдюжины маленьких стеклянных бутылочек с маслом для ванны от известной парижской парфюмерной фирмы, – подарок Диогена, сделанный им во время последнего визита. Выбрав одну из бутылочек, Констанс вылила ее содержимое в ванну, и воздух наполнил аромат лаванды и пачулей.

Девушка подошла к большому зеркалу и некоторое время рассматривала свое обнаженное тело, проводя руками по бедрам и плоскому гладкому животу, потом залезла в ванну.

Это был уже четвертый визит Диогена. Он часто рассказывал о своем брате и несколько раз упоминал о некоем событии – настолько ужасном, что он отказывался говорить о нем, сообщив только, что после него ослеп на один глаз. Он также рассказывал о том, как брат старался настроить против него других людей – и в особенности Констанс, – распуская о нем лживые слухи, изображая его настоящим злодеем.

Вначале Констанс отказывалась слушать и, протестуя, заявляла, что Диоген искажает факты в своих собственных низменных целях. Однако он так спокойно воспринимал ее гневные возражения, так убедительно доказывал свою правоту, что она стала невольно задумываться, но всегда находила оправдания Пендергасту.

Да, он действительно иногда казался высокомерным и недоступным, но ведь это была лишь видимость. А не сообщал он о себе лишь потому, что не хотел еще больше ее огорчать. Разве не в этом заключалась единственная причина его молчания? Она любила его – безмолвно, издалека, а он никогда не давал понять, что тоже любит ее или хотя бы догадывается о ее любви. Ей было так важно получить от него хоть какое-то известие!

Была ли в словах Диогена доля правды? Разум подсказывал Констанс, что ему нельзя доверять: он вор, возможно, даже жестокий убийца… Но сердце говорило ей другое. Он казался таким чутким, таким уязвимым. Таким добрым… Он даже представил ей доказательства – документы, старые фотографии, опровергавшие то, что говорил о нем Алоиз. Но Диоген не отрицал всего. Он даже брал на себя часть вины, признавая, что отнюдь не был идеальным братом, что сам часто ошибался. Все было так запутано…

Констанс всегда доверяла своему уму, хоть и знала, что во многом он несовершенен и может подвести ее. Но теперь заговорило ее сердце и заглушило голос рассудка. Она думала о том, правду ли говорил Диоген, когда сказал, что понимает ее. В самой глубине своей души, которую ей еще только предстояло постичь, она верила ему, потому что и сама ощущала странную связь с ним, более того – начинала сочувствовать ему.