Линкольн Чайлд - Книга мертвых

Его чуткий слух улавливал и другие звуки: лязг стали, захлебнувшийся вдали испуганный вскрик, чей-то непрекращающийся кашель, шаги охранника, совершающего обход. Огромная тюрьма отдыхала, но не спала. Это был особый мир со своими правилами, законами, ритуалами и привычками.

Вскоре Пендергаст заметил появившуюся на противоположной стене дрожащую зеленую точку – луч лазера, направленный в окно с большого расстояния. Вскоре точка замерла, а через несколько секунд стала мигать. Пендергаст привычно читал закодированное послание, и лишь его участившееся дыхание свидетельствовало о том, что сообщение содержало важную для него информацию.

Точка исчезла так же внезапно, как и появилась, и в темноте прозвучало единственное слово, произнесенное шепотом: «Прекрасно».

Пендергаст закрыл глаза. Завтра в два часа дня во дворе номер четыре ему предстояло вновь столкнуться с членами шайки Лакарры «Выбитые зубы», после чего – если, конечно, он останется жив – его ожидало еще более серьезное испытание.

Сейчас же ему нужен сон.

Используя особый секретный вид медитации – чон-рэн, – Пендергаст сосредоточился на боли в сломанных ребрах, после чего отключил ее поочередно в каждом ребре. Затем его сознание сфокусировалось на растянутой мышце плеча, колотой ране в боку, покрытом синяками и ссадинами лице. Огромным напряжением воли Пендергаст один за другим заблокировал и выключил все участки боли.

Он не мог позволить себе расслабиться – впереди его ждал очень трудный день.

Старинный особняк в стиле бю-арт на Риверсайд-драйв мог похвастаться множеством просторных залов, но самой большой была все же широкая галерея, занимающая всю фронтальную часть второго этажа. В стене, выходящей на улицу, было несколько огромных, от пола до потолка, окон, заклеенных и закрытых ставнями. Арки в противоположных концах соединяли галерею с остальными помещениями старого дома, а между ними тянулась непрерывная череда портретов в натуральную величину, написанных маслом. Тусклый свет электрических канделябров дрожал на тяжелых позолоченных рамах, а из невидимых колонок лились фортепианные аккорды – энергичные, напряженные и дьявольски сложные.

Констанс Грин и Диоген Пендергаст медленно шли по галерее, останавливаясь у каждого портрета, и Диоген вполголоса рассказывал историю изображенного на нем человека. На Констанс было бледно-голубое платье с глубоким вырезом, спереди отделанное черными кружевами, на Диогене – темные брюки и серебристо-серый кашемировый пиджак. Оба держали в руках высокие бокалы для коктейлей.

– А это, – сказал Диоген, встав перед портретом дворянина в роскошном костюме, с лихо закрученными вверх усами, которые несколько странно выглядели на его исполненном благородства лице, – le duc [6]Гаспар де Мушкетон де Прендрегаст, крупнейший землевладелец Дижона второй половины шестнадцатого века. Он был последним достойным уважения представителем благородного рода, основанного сиром де Монт-Прендрегастом, который получил этот титул от Вильгельма Завоевателя во время войны в Англии.

Гаспар был кем-то вроде местного тирана. В конце концов работавшие на его землях вилланы и крестьяне подняли восстание, и ему пришлось бежать из Дижона. Он хотел укрыться в королевском дворце вместе со своей семьей, но разразился скандал, вынудивший его покинуть Францию. Что случилось с семьей после этого, окутано тайной. Известно лишь, что в ней произошел чудовищный раскол. Одна ее ветвь перебралась в Венецию, а другая – та, что лишилась всех привилегий, денег и титулов, – бежала в Америку.

Он перешел к следующему портрету, на котором был изображен молодой человек с соломенного цвета волосами, серыми глазами, безвольным подбородком и полными, чувственными губами, почти точной копией губ самого Диогена.

– А это представитель венецианской ветви, сын герцога Гаспара граф Люневилль. Увы, к тому времени от былого величия семьи остался лишь титул. Он вел праздную беспутную жизнь, и на протяжении нескольких поколений его потомки следовали его примеру. Фактически в течение достаточно долгого времени род угасал, и эта ситуация сохранялась еще целых сто лет. Семья никак не могла вернуть былое процветание, пока две ее ветви не объединились в результате брака, заключенного в Америке. Но и эта новообретенная слава оказалась не вечной.

– Почему же? – спросила Констанс.

Диоген несколько секунд молча смотрел на нее, потом заговорил:

– Род Пендергастов уже долгое время находится в состоянии медленного угасания. Мы с братом – его последние представители. Хоть мой брат и был женат, его очаровательная жена… встретила безвременный конец, не успев родить ребенка. У меня же нет ни жены, ни детей. Если мы умрем, не оставив потомства, наш род исчезнет с лица земли.

Они молча подошли к следующему портрету.

– Американская ветвь семьи обосновалась в Новом Орлеане, – продолжил Диоген своей рассказ, – и была сразу же принята в высшие круги довоенного общества. Вскоре последний представитель венецианской ветви, il Marquese [7]Горацио Паладин Пендергаст, женился на Элоиз де Бракиланж. Их свадьба была такой шумной и роскошной, что о ней вспоминали на протяжении еще нескольких поколений. Однако их единственный сын неожиданно заинтересовался жившими в тех краях представителями коренного населения, а также их обычаями, и дело приняло совершенно неожиданный для семьи оборот. – Диоген указал на портрет высокого человека с эспаньолкой, в ослепительно белом костюме и широком голубом галстуке. – Август Робеспьер Сент-Сир Пендергаст. Это был первый потомок объединенной семьи, врач и философ. Он отбросил лишнее «р» в фамилии, сделав ее более «американской». Август был представителем сливок старого общества Нового Орлеана, пока не женился на потрясающе красивой женщине из одного индейского племени, которая вообще не говорила по-английски, зато совершала странные ночные обряды. – Пендергаст замолчал, словно о чем-то задумавшись, потом негромко рассмеялся.

– Удивительно, – невольно прошептала Констанс, очарованная его рассказом. – Все эти годы я смотрела на лица на портретах, давала им имена и придумывала истории их жизни. Насчет самых последних я еще могла догадаться, но остальные… – Она покачала головой.

– Разве мой двоюродный дед Антуан не рассказывал вам о своих предках?

– Нет, мы никогда не говорили на эту тему.

– Нисколько не удивительно. Видите ли, он поссорился с семьей. Как, впрочем, и я. – Помедлив, Диоген продолжил: – Насколько я понимаю, мой брат тоже не обсуждал с вами семейных вопросов.

Вместо ответа Констанс поднесла к губам бокал и сделала небольшой глоток.