Линкольн Чайлд - Танец смерти

Виола задумчиво повертела его в руках. Острый конец мог послужить не только оружием, но и инструментом. Выбраться из окна не представлялось возможным, да и дверь наверняка являлась непреодолимой преградой, впрочем, дом старый, а под обоями, возможно, штукатурка и деревянные панели.

Виола взяла полотенце, крепко обмотала им зеркало и несколько раз стукнула о край раковины, пока оно не разбилось. Развернула полотенце: как она и надеялась, стекло разбилось на несколько крупных осколков. Виола взяла самый острый, вернулась в спальню, подошла к дальней стене. Стараясь не шуметь, воткнула острие в обои и сделала пробный разрез.

Обои порвались, но ее ожидало разочарование: тускло блеснул металл. Виола подцепила ногтями оборванный кусок и отогнула его, обнажив гладкую стальную поверхность.

По спине пробежал холодок. В то же мгновение в дверь постучали.

Она вздрогнула, затем быстро забралась в постель, притворившись спящей.

В дверь стукнули еще раз, и еще, после чего она услышала скрежет ключа в замке. Дверь приоткрылась. Она лежала с закрытыми глазами, спрятав под одеялом кусок стекла.

– Дорогая Виола, я знаю, что вы уже встали.

Она продолжала лежать.

– Знаю: вы обнаружили, что я отделал вашу комнату металлом. Теперь сядьте, пожалуйста, и перестаньте притворяться. Мне нужно сообщить вам что-то важное.

Виола села, ее охватил гнев. На пороге стоял человек, которого она не узнала, хотя голос, без сомнения, принадлежал Диогену.

– Простите мою необычную наружность. Я оделся для города. Через несколько минут выезжаю.

– В другом обличье. Вы воображаете себя Шерлоком Холмсом?

Он наклонил голову.

– Чего вы хотите, Диоген?

– У меня уже есть то, что мне нужно, – вы.

– Зачем я вам?

Он широко улыбнулся.

– Зачем? Если честно, я не побеспокоил бы вас, если б вы не вызвали интерес у моего брата. Всего однажды при мне он назвал ваше имя. Это пробудило мое любопытство. К счастью, имя у вас необычное и фамилия известная: мне удалось многое узнать о вас. Я подозревал, что брат питает к вам нежные чувства. Когда вы откликнулись на мое письмо, понял, что был прав, и в мои руки плывет бесценная награда.

– Вы – осел. Ведь вы совсем ничего обо мне не знаете.

– Милая моя Виола, к чему беспокоиться о том, что я знаю? Вам бы следовало беспокоиться о двух вещах, которых не знаете вы. Во-первых, довожу до вашего сведения: из этой комнаты вы не выйдете. Стены, пол, потолок и дверь изготовлены из клепаной корабельной стали. Окна двухкамерные из небьющегося, не пропускающего звук, пуленепробиваемого стекла. Вы можете видеть, что происходит за окном, а снаружи ничего не видно. Да здесь и нет никого, так что некому любопытствовать. Говорю вам это только затем, чтобы зря не беспокоились. Книг в шкафу достаточно. Воду для питья наберете из-под крана. В нижнем ящике бюро есть леденцы – будет что пососать.

– Да вы, оказывается, очень хлопотали, да и потратились. Даже леденцы купили.

– Справедливо.

– «Справедливо», – она передразнила его аристократическую манеру растягивать слова. – Вы сказали, что сообщите мне два известия. Что у вас на второе?

– То, что вы должны умереть. Если вы верите в Творца, поведайте Ему то, что еще не успели. Вы умрете завтра утром, на рассвете, как и положено.

Виола рассмеялась неожиданно для себя самой. Смех был злой, горький.

– Если бы вы слышали себя со стороны! Вы кажетесь надутым ослом. Умрете на рассвете. Как театрально!

Диоген сделал шаг назад. Лицо слегка нахмурилось, но тут же приняло нейтральное выражение.

– Да вы, оказывается, настоящая мегера.

– Что я вам сделала, подлый псих?

– Мне – ничего, а вот брату сделали.

– Ничего я вашему брату не делала! Если это шутка, то скверная.

Он холодно рассмеялся.

– Это и в самом деле шутка, очень скверная шутка.

Гнев и усталость избавили ее от страха. Виола покрепче сжала в руке кусок стекла.

– Странно, что столь отвратительный человек, как вы, может быть так доволен собой.

Смех замолк.

– Ну-ну! Кажется, с утра мы заточили язычок?

– Вы помешанный.

– В этом я не сомневаюсь: по существующим стандартам я клинически нездоров.

Виола прищурила глаза.

– Значит, вы – последователь шотландского психиатра Р. Д. Лэнг?

– Я не являюсь ничьим последователем.

– Утверждая это, вы расписываетесь в собственном невежестве. Упомянутый мной психиатр сказал: «Болезнь ума – здравый ответ на нездоровье мира».

– Что ж, стоит признать: джентльмен – кем бы он там ни являлся – не лишен проницательности. Но, милая моя Виола, у меня нет времени обмениваться любезностями.

– Мой милый Диоген, если б вы только знали, каким невоспитанным выглядите в моих глазах. – Она очень точно изобразила его манеру говорить. – Как печально, что мы не можем продолжить нашу очаровательную беседу. Я полюбовалась бы на ваши слабые попытки показать себя светским человеком.

Наступило молчание. Диоген уже не улыбался, похоже, думал о чем-то, однако на лице эти мысли не отражались. Виола поражалась силе собственного гнева. Она быстро дышала, а сердце колотилось в груди, как бешеное.

Диоген вздохнул.

– Вы болтливы, как обезьянка, и почти так же сообразительны. На вашем месте я попридержал бы язык и встретил смерть с достоинством, как подобает знатной леди.

– Знатной леди? Только не говорите, что вы один из тех американских снобов, которые виляют хвостом, стоит им встретить красноносого баронета или трясущегося старого виконта.

– Виола, прошу вас. Вы перевозбудились.

– А вы бы не перевозбудились, если бы вас заманили на другой конец света, привели в бесчувственное состояние, похитили, заперли и стали угрожать...

– Виола, са suffit! [25] Довольно! (фр.) Я вернусь рано утром и исполню свое обещание. Кстати, рассеку вам горло. Дважды. В честь дядюшки Комстока.

Она замолчала. Страх вернулся к ней в полном объеме.

– Почему?

– Ну, наконец-то здравый вопрос. Я – экзистенциалист. И имею собственное представление о шаткости трухлявого каркаса нашего разлагающегося мира. Вашей вины в этом нет, но вы часть этого мира. Однако жалости к вам я не испытываю. В мире полно боли и страданий. Я же хочу править балом и вовсе не собираюсь предлагать самого себя в качестве безмозглой жертвы. Я не испытываю удовольствия от страданий других, за исключением одного человека. Вот в чем вся суть. Я живу ради своего брата, Виола. Он придает мне силы, он дает мне цель, жизнь. Он – мое спасение.

– Можете отправляться с вашим братцем в преисподнюю!

– Ах, дорогая Виола! Разве вы не поняли? Мы уже в преисподней. Правда, вы скоро обретете свободу.

Виола соскочила с кровати и бросилась на него с осколком стекла, но в мгновение ока оказалась на полу. Диоген лежал сверху, дыхание его сладко пахло гвоздикой.