Дэн Симмонс - Песнь Кали

Чуть позже вошли трое мужчин. Один из них протянул мне маленькую чашку и блюдце. Я увидел поднимающийся от темной поверхности чая пар.

– Нет, спасибо,– отказался я и вернулся к чтению.

– Пей,– произнес коренастый.

– Нет.

Человек в хаки взял меня за левую руку и одним движением кисти вверх сломал мне мизинец. Я закричал. Книга упала на пол. Я схватил покалеченную руку и принялся раскачиваться от боли. Мне снова протянули чай.

– Пей.

Я взял чашку и отпил. Горький напиток обжег язык. Я закашлялся, выплеснув часть жидкости обратно, но все трое продолжали смотреть, пока я не допил. Мой отогнутый назад мизинец выглядел почти комично, но по кисти и руке к основанию шеи катилась огненная волна.

Кто-то забрал у меня чашку, и двое вышли. Коренастый ухмыльнулся и потрепал меня по плечу, как ребенка. Затем ушел и он, оставив меня одного, с горьким привкусом чая и малодушия во рту.

Я попробовал вправить палец, но от одного только прикосновения к нему невольно закричал и чуть не потерял сознание. Мгновенно покрывшаяся потом кожа стала холодной и липкой. Правой рукой я поднял книгу, открыл ее на той странице, где читал, и попытался сосредоточиться на стихотворении о случайной встрече в поезде. Я все еще слегка раскачивался, постанывая от боли.

Горло горело от чего-то намешанного в чай. Через несколько минут слова на странице странным образом уехали влево и исчезли полностью.

Я попытался подняться, но именно в эту секунду масляная лампа ослепительно вспыхнула и погасла. Комната погрузилась в темноту.

Темнота. Боль и темнота.

Боль перенесла меня из моей собственной уютной тьмы во мрак не столь милосердный, но не менее полный. Я лежал, судя по ощущениям, на холодном каменном полу. Не было ни малейшего проблеска света. Я сел и тут же громко вскрикнул от боли, пронзившей левую руку. С каждым ударом сердца тупая боль все нарастала.

Я пошарил вокруг правой рукой. Ничего. Холодный камень и горячий сырой воздух. Мои глаза еще не привыкли к темноте. В таком полном мраке я оказался лишь однажды, когда лазил с приятелями по пещерам в Миссури – в тот раз мы одновременно погасили наши карбидные лампы. Эта темнота вызывала клаустрофобию, раздавливала. Я застонал при внезапной мысли: «Вдруг меня ослепили?»

Но веки на ощупь были в порядке. Нигде на лице не ощущалось боли; оставалось лишь тошнотворное головокружение, вызванное чаем. «Нет, спасибо»,– сказал я тогда и хихикнул, но тут же подавил эти дурацкие звуки.

Я пополз, бережно прижимая к груди левую руку. Пальцами я нащупал стену – гладкая кладка или камень. Я в подземелье?

Едва я поднялся на ноги, головокружение усилилось. Я припал к стене, приложившись щекой к ее холодной поверхности. Одного прикосновения было достаточно, чтобы убедиться, что они оставили на мне мою собственную одежду. Я решил обшарить карманы. В карманах рубашки была квитанция авиакомпании, одна из двух записных книжек – та, что поменьше, фломастер и комочки глины от камня, который я клал сюда. В карманах брюк нашлись ключ от номера, бумажник, мелочь, клочок бумаги и спички, которые мне дала Амрита.

Спички!

Я заставил себя удерживать книжечку спичек дрожащей левой рукой, пока зажигал, прикрывал и поднимал спичку.

Комната оказалась нишей: три капитальные стены и черная штора. Во мне нарастало ощущение уже виденного. Я успел приподнять край шторы и почувствовать за ней еще более обширную темноту, прежде чем спичка погасла, опалив мои пальцы.

Я ждал, прислушивался. Потоки воздуха обдували лицо. Я не решился зажечь еще одну спичку – а вдруг кто-то поджидал меня в большем помещении снаружи? На фоне собственного неровного дыхания я слышал тихий, шелестящий звук. Вздохи великана. Или реки.

Проверяя пол впереди себя ногой, я проскользнул через тяжелую ткань и выбрался в огромное открытое пространство. Я ничего не видел, но чувствовал, что оно именно огромное. Воздух здесь казался более прохладным и перемещался беспорядочными потоками, донося до меня аромат ладана и чего-то более крепкого, насыщенного и густого, как запах пролежавших неделю отбросов.

Я передвигался маленькими шажками, осторожно водя перед собой правой рукой, и старался не вспоминать образы, которые все равно лезли в голову. Пройдя двадцать пять шагов, я ни на что не наткнулся. Капалики могли вернуться в любую секунду. Они и сейчас могли находиться здесь. Я побежал. Я несся в темноте без оглядки, широко открыв рот, прижимая к груди левую руку.

Что-то ударило меня по голове. Перед глазами расплылись разноцветные круги, и я упал, ударился о камень, снова упал. Приземлился я на левую руку и завопил от боли и сотрясения. Книжечка со спичками выскользнула из пальцев. Я встал на колени и начал отчаянно шарить по полу, не обращая внимания на боль, ожидая в любой момент второго удара.

Правая рука нащупала картонный квадратик. Меня так трясло, что первую спичку я зажег только с третьей попытки. Я посмотрел вверх.

Я стоял на коленях у основания статуи Кали. Оказалось, что я ударился головой о ее нижнюю, опущенную, руку. Я моргнул, потому что в глаз с правой брови стекла струйка крови.

Я поднялся, несмотря на страшное головокружение, ибо не мог стоять на коленях перед этим созданием.

– Ты меня слышишь, сука? – громко обратился я к темному каменному лицу в четырех футах надо мной.– Я не стою перед тобой на коленях. Ты слышишь меня?

Пустые глаза даже не смотрели в мою сторону. Зубы и язык словно сошли с ужасных картинок из детских комиксов.

– Сука,– сказал я, и спичка догорела.

Я побрел с невысокого помоста – подальше от идола, в черную пустоту. Через десять шагов я остановился. Теперь нет смысла обшаривать темноту. Времени было в обрез. Я зажег спичку и держал ее, пока не вытащил квитанцию. Мой маленький факел высветил круг радиусом метров в пять, когда я поднял его над собой, чтобы поискать дверь или окно. И тут я застыл…

Очнулся я, лишь когда горящая бумага обожгла пальцы.

Статуя исчезла.

Пьедестал и помост, где она стояла, были пустыми. Что-то скреблось и царапалось за пределами угасающего света. Слева наблюдалось какое-то движение… Я уронил горящую бумагу, и темнота вернулась.

Я зажег следующую спичку. Ее хилый огонек еле освещал меня. Я вытащил записную книжку из кармана рубашки, вырвал несколько листков зубами и поменял руки. Спичка догорела. Не далее чем метрах в трех от меня послышался какой-то звук.

Еще одна спичка. Я выплюнул смятые листочки, опустился на колени и поднес к ним язычок пламени, прежде чем угас голубоватый огонек. От маленького костра распространился свет.

Существо застыло на середине движения, скрючившись на шести конечностях, словно громадный безволосый паук, но пальцы на этих конечностях шевелились и извивались. Лицо на изогнутой шее было обращено в мою сторону. Груди свисали, будто яичники на брюхе у насекомого.