Дэн Симмонс - Песнь Кали

Наконец я стал узнавать крупные здания – верный признак того, что мы приблизились к центру города. За пару кварталов от гостиницы я вышел перед обшарпанным фасадом магазина с вывеской «КНИЖНАЯ ТОРГОВЛЯ МЭННИ». Интерьер состоял из лабиринта металлических стеллажей и высоких стопок книг: старые и новые, некоторые покрыты толстым слоем пыли, в основном английские издания.

С полчаса я потратил, чтобы отыскать восемь книжек хорошей свежей поэзии. Сборник Робинсона я не нашел, но зато в «Карманной книге современной поэзии» был «Ричард Кори», а также «Темные холмы» и «Уолт Уитмен». Я вертел в руках книжку в желтой бумажной обложке, хмуро ее разглядывая. Неужели я неправильно понял Даса? Вряд ли.

Так ничего и не решив, я тем не менее еще несколько минут выбирал последние две книги, основываясь исключительно на их объеме. Когда продавец отсчитал мне сдачу монетами странной формы, я спросил, где найти аптеку. Он насупился и покачал головой, но после нескольких попыток удалось объяснить ему, что мне нужно.

– Ax да, да,– произнес он.– Химик.

Он направил меня в лавку, расположенную где-то между книжным магазином и гостиницей.

До «Обероя» я добрался почти в шесть вечера. Пикетчики-коммунисты сидели на корточках вдоль бордюра и кипятили чай на маленьких жаровенках. Я помахал им едва ли не радостно и вошел в прохладу другого, безопасного, мира.

Я лежал в полудреме, пока Калькутта погружалась в сумерки. Лихорадочное возбуждение и облегчение уступили место бремени изнеможения и нерешительности. Я все продолжал прокручивать в уме дневную встречу, тщетно пытаясь избавиться от ощущения невероятного ужаса, испытанного при виде изуродованного Даса Чем старательнее я гнал от себя образы, мелькающие перед моим внутренним взором, тем страшнее становилась их реальность.

«…Настолько прекрасен, настолько отвечает моему нынешнему положению, моим личным устремлениям, что я постоянно об этом мечтаю».

Мне не нужно было открывать только что купленную книгу, чтобы вспомнить поэму, о которой говорил Дас.

И Ричард Кори в тихий летний вечерок

Пришел домой и пулю в лоб себе пустил.

Именно этот образ получил широкую известность в шестидесятых благодаря песне Саймона и Гарфункеля.

«… Я постоянно об этом мечтаю».

Часов в семь я переодел штаны, умылся и сошел вниз, чтобы заказать легкий ужин из риса с перцем и жареного теста, которое Амрита всегда называла «пури», но в меню оно почему-то носило имя «лучи». Под еду я выпил две кварты холодного бомбейского пива и, вернувшись в номер примерно через час, чувствовал себя уже не так угнетенно. Шагая по коридору, я вроде бы расслышал звонок телефона в номере, но пока возился с ключом, звук пропал.

Коричневый сверток по-прежнему лежал на полке шкафа, куда я его и засунул. Пистолет был меньше, чем мне казалось поначалу. Возможно, именно его игрушечность и помогла мне решить, что делать дальше.

Из пакета с аптечными покупками я извлек пачку бритвенных лезвий и пузырек клея. Затем прикинул размеры трех книг побольше, но лишь сборник стихов Лоуренса Даррелла в твердой обложке показался подходящим… За дело я принялся с тяжелым сердцем: сама мысль о том, что можно испортить книгу, всегда была мне ненавистна.

Минут сорок я кромсал страницы, все время рискуя порезать пальцы. И вот наконец работа была закончена. Мусорная корзинка наполнилась лоскутками бумаги. Внутри книга теперь выглядела так, словно крысы грызли ее не один год, но пистолет отлично лег в приготовленное для него углубление.

При одном его виде у меня учащался пульс. Я продолжал твердить себе, что всегда волен передумать и выбросить эту штуку где-нибудь в переулке. Книга и вправду могла послужить удобным тайником для того, чтобы вынести пистолет из гостиницы и зашвырнуть куда-нибудь подальше. По крайней мере, я пытался себя в этом убедить.

Однако я достал пистолет из гнезда и осторожно дожал снаряженную обойму, пока не сработала защелка, потом поискал предохранитель, но не нашел. После этого я уложил пистолет обратно в книгу и аккуратно склеил листы в нескольких местах.

«… Я постоянно об этом мечтаю».

Покачав головой, я спрятал книги в коричневый пакет с надписью «КНИЖНАЯ ТОРГОВЛЯ МЭННИ». Даррелл лег третьим снизу.

Было без десяти девять. Заперев номер, я быстро пошел по коридору. И как раз в этот момент открылись двери лифта и передо мной появилась Амрита с Викторией на руках.

– Бобби, это было ужасно! Рейс в час дня отложили до трех. Мы пересаживались с места на место, а кондиционеры большую часть времени не работали. Стюардесса сказала, что задержка вызвана техническими причинами, но бизнесмен, сидевший рядом, объяснил, что между пилотом и бортинженером нечто вроде междоусобицы и что две последние недели такое случалось несколько раз. Потом самолет снова отбуксировали к аэропорту, и всем нам пришлось сойти. Виктория меня всю обслюнявила, и у меня не было времени даже надеть другую блузку, которую я уложила в сумку. О, Бобби, это было ужасно!

– Угу,– буркнул я и посмотрел на часы. Ровно девять. Амрита сидела на кровати, а я все еще стоял возле открытой двери. До меня никак не доходило, что она и ребенок действительно здесь. Проклятье! Проклятье! Проклятье! Я испытывал желание схватить Амриту и жестоко ее встряхнуть. Меня мутило от усталости и путаницы в мозгах.

– Потом нам велели перейти на другой рейс до Дели с посадками в Бенаресе и Хаджурахо. Я бы как раз успела на «ПанАм», если бы мы вылетели вовремя.

– Но не вылетели,– ровным голосом констатировал я.

– Конечно нет. А наш багаж так и не перегрузили. И все же я планировала улететь в семь тридцать рейсом на Бомбей, а оттуда на «Би Эй» до Лондона, но самолету из Бомбея пришлось садиться в Мадрасе из-за неисправности посадочных огней в калькуттском аэропорту. Рейс перенесли на одиннадцать, но я, Бобби, так устала, а Виктория проплакала несколько часов…

– Понимаю.

– Ах, Бобби, я все названивала и названивала, но тебя не было. Администратор обещал передать то, что я просила.

– Он не передал,– заметил я.– Я видел его, когда вошел, но он ничего не сказал.

Амрита вполголоса выругалась.

– Он же обещал!

Она никогда не прибегала к ругательствам, разве что только на каком-либо непонятном языке. Она знала, что я не говорю по-русски. Чего она не знала, так это того, что именно это русское непристойное выражение охотно употреблял мой дедушка-поляк, чтобы охарактеризовать всех русских.

– Не важно,– сказал я. Это меняло все дело.

– Прости, но у меня все мысли были только о холодном душе, о том, чтобы покормить Викторию и вылететь с тобой завтра.