Дмитрий Глуховский - Сумерки

— В тот вечер Илья к нам ужинать пришёл, я запомнила, потому что он раньше никогда так поздно не бывал, только в обеденный перерыв. Он же женатый был, дома всегда ужинал… Мы с ним болтали иногда, когда я покурить выходила, — словно оправдываясь, добавила она.

— И что же в тот вечер? — я постарался мягко вернуть её мысли в нужную мне колею.

— Сказал, что работы много, допоздна останется. Какие-то переводы у него были сложные, со словарём много пришлось возиться, вот и засиделся.

— Разве он сам переводил? — удивился я. — Мне казалось, он так — по административной части.

— Не знаю, — она пожала плечиками. — А когда я домой уходила, уже было совсем поздно, полвторого ночи, я как раз в тот день закрывала — у него ещё свет горел. Вас посчитать, или кофе будете?

Шкатулка её откровенности захлопнулась так же внезапно, как и отворилась. Я заказал кофе в расчёте на то, что мне ещё удастся её разговорить, но принеся его, официантка тут же удалилась. Дымящийся эспрессо я долго зачем-то размешивал казенной чайной ложкой, слушая, как она позвякивает о стенки чашечки, потом разом выпил холодную и уже невкусную чёрную жижу и попросил счёт.

Щедрые чаевые заставили её улыбнуться.

— А что ваше название означает? — спросил я у неё, надеясь чуть развеять похоронное настроение, сложившееся к концу нашего разговора.

— Цомпантли? Сейчас у хозяина спрошу. Рубен Ашотович!

Усатый толстяк за дальним столиком встрепенулся и сонно посмотрел на неё.

— Вот тут спрашивают — что «Цомпантли» означает? Это ведь по-вашему что-то, да? Или по-грузински?

— Ничего не означает, — растягивая гласные в характерном выговоре, флегматично отозвался тот. — Слово красивое…

Домой я возвращался в глубокой задумчивости. Мне начинало казаться, что по случайности я очутился в эпицентре урагана: неведомые и неизмеримые силы крушат всё по сторонам, вырывают с корнями вековые деревья, уносят в никуда людей, — но в самой середине этого буйства стоит мертвенная тишина. Хоть, возможно, именно я, сам того не понимая, и вызвал этот вихрь, меня он не затронул. Пока…

Наиболее вероятным мне представлялось то, что, со свойственной мне везучестью, я угодил в самое пекло разворачивающейся детективной истории, все действующие лица которой гоняются за неким бесценным книжным антиквариатом. Маньяки-букинисты, наёмники, работающие на крупные аукционные дома, уголовный розыск, оказавшиеся не вовремя и в ненужном месте филологи-испанисты и сотрудники переводческих фирм… Вышла бы чудесная детская приключенческая книга, а ещё лучше — комикс. Я попробовал подтянуть уголки губ к ушам, говоря себе, что ситуация складывается презабавная. Ничего не получалось. Мне было действительно не по себе.

Судьба ограждает меня от искушения, подумалось мне вдруг. Будь у меня хотя бы малейшая возможность добраться до продолжения дневника конкистадора, я без секундных колебаний снова взялся бы за его перевод. Кто знает, какая участь ожидала бы меня в этом случае, но вряд ли я стал бы размышлять о ней, не узнав и не перепечатав по-русски, что произошло с отрядом конкистадоров в Capitulo V. Однако незримая рука остановила меня за шаг до пропасти, в которую я слепо шёл, развернула и отправила в противоположном направлении — к нормальной, обычной жизни. Спокойной, обыденной, серой, давно набившей мне оскомину, пустой, никчемной жизни. К жизни. Должен ли я быть ей за это признателен?

Так или иначе, выбора мне не оставили. Как заведённый, я продолжал вышагивать в ту сторону, куда меня запустили. Повернуть самостоятельно я никуда не мог; в таком положении остаётся только выискивать его преимущества.

Однако успокоиться и забыть о моей экспедиции в леса Юкатана мне удалось далеко не сразу. Придя домой, я первым делом уселся за книгу Э. Ягониэля, сдабривая изучение быта индейцев народности майя вишнёвым вареньем.

«У майя была принята официальная и обязательная астрология, — утверждал Ягониэль. — В зависимости от дня рождения для каждого ребёнка составлялся особый календарь, предсказывавший грядущие события его жизни. Этот календарь содержал ответы на все вопросы: когда человек сумеет найти работу, когда женится, когда с ним произойдёт несчастный случай, когда он умрёт. Этот календарь был с ним неотступно, его напевали детям вместо колыбельной, он укоренялся в их сознании и сопровождал их всю жизнь. Каждый знал наизусть свой личный гороскоп, и это знание успокаивало его, помогало ему найти своё место в мире и понять, на каком этапе своего пути он находится.

Такая система действовала практически без сбоев, потому что жрецы-астрологи сами помогали предсказанным событиям сбываться. Если гороскоп обещал некоему юноше встретить свою возлюбленную в определённый день в определённом месте, то существовал и другой гороскоп, предписывавший некоей девушке в тот же день явиться в это место и также обещавший встречу с суженым. По некоторым данным, таким образом предсказывались и предопределялись и крупные сделки, такие как купля или продажа домов, и даже драки, участники которых знали о предстоящем побоище заранее. Есть исследователи, считающие, что войны, которые вели между собой различные народности Юкатана, принадлежащие к этой вере и культуре, тоже были предсказаны в своеобразных «летописях будущего», а значит, и предопределены. Большинство народов майя были воинственны, и перспектива вооружённого конфликта их отнюдь не смущала. Они даже не рассматривали возможность повернуть против судьбы и отказаться от предписанных сражений. Число павших в битве врагов также было предсказано в гороскопах, и если их погибало недостаточно, всегда оставалась возможность приблизить реальность к пророчествам, принеся в жертву пленных.

Это пристрастие майя к предсказаниям позволяло им преодолеть страх перед будущим, боязнь смерти и наполняло уверенностью в себе каждого человека и целые народы. Однако в десятом веке н. э. оно сыграло со всей их цивилизацией весьма дурную шутку, о которой, ввиду недостаточной научной обоснованности этой гипотезы, мы здесь говорить не станем».

Умело распалив моё воображение и тут же проворно спрятав белого кролика тайного знания обратно в свою магическую шляпу, Ягониэль элегантным реверансом поблагодарил публику за внимание и без малейшего зазрения совести перешёл к вопросам воспитания детей, к которому, якобы, и относился этот странный пассаж.

В ту ночь и на следующий день со мной творилось нечто невообразимое: чем лучше я понимал, что моё приключение подошло к концу, тем с большим остервенением я листал Кюммерлинга, перечитывал брошюры, ползал с лупой по карте штатов Кампече и Петен, и думал, думал… Тревожный колокольчик прозвенел вечером следующего дня, когда, поужинав, я сел слушать по радио новостную сводку, чтобы как-то отвлечься от уже превратившегося в навязчивую идею желания разгадать задачи описанной в дневнике экспедиции.