Максим Макаренков - Дни стужи [litres]

Схватка распалась, замерла.

Перемазанные кровью враги устало смотрели на преследующих их воинов. Семеро противников остались лежать на полу. Двое еще вздрагивали, другие лежали неподвижно, и было понятно, что они уже никогда не встанут.

– Может, уйдете? Добром отпустим, – прохрипел Федул.

Длинный мосластый мужик с перебитым носом пожал плечами:

– Сам знаешь, не можем.

– Знаю, – поудобнее перехватил тяжелый палаш Федул, – ну, извиняй.

Стас метнул топор. Тяжелое лезвие ударило мосластого над ключицей, с хрустом перерубая кость, и мужик, нелепо раскинув руки, завалился на своих бойцов.

Порубежники бросились в атаку. Схватка распалась на отдельные поединки, порубежники прорывали строй наемников, прижимали противников к стенам, чтобы освободить проход Ивану и Якуту.

Держались насмерть, и, даже получив нож в живот, не выпускали убийцу, обхватывая его руками, чтобы товарищ мог вогнать клинок в обездвиженного врага.

Изменение почувствовали все.

В Вечности что-то дрогнуло и оборвалось.

Ритуал начался.

Они все пришли.

Иван чувствовал каждого.

Лиса, что вился у ног, сыпал брызгами и тявкал.

Медведя, молча вставшего на задние лапы.

Шелест крыл Совы.

А вот и светлые тени Предков, стоящие позади, будто крылья, уходящие в глубь времен.

Слышался шепот тех, кто еще не родился, но уже готовился воплотиться в этом мире и сейчас пришел, чтобы замкнуть неразрывную цепь.

Иван почти отключился от Яви, видел ее прозрачными тенями, сейчас его битва была здесь, на облачной равнине тонких миров. Здесь, где спускался из неимоверной дали черный хобот смерча, навстречу которому поднималась черно-фиолетовая с малахитово-зелеными прожилками чаша.

Вокруг нее росла стена инея, источающая холод, который мог родиться только в самых дальних и темных областях Мироздания.

Внутри ограды появилось движение. Что-то рождалось, готовилось проявиться.

Раздвигаясь, зазвенел лед, и появились они – те, кто пришли вместе с Гостем, его свита, охрана и стража.

Смерч ринулся вниз, к чаше.

Позади хрипели, возились, вскрикивали умирающие, но для Стаса было главным то, что Федул прорвался вместе с ним и встал позади, перегородив проход.

Они стояли возле тяжелой дубовой двери, за которой скрылись двое сбежавших врагов. Она была покрыта обережными знаками – незнакомыми, похожими на следы лесных пауков по осени. Конечно, сейчас защитников этого мира ждут по ту сторону.

Хреново.

Дверь чуть слышно загудела, по темному дереву пополз морозный узор – неправильный, незнакомый, не бывает такого узора от доброго зимнего морозца.

Якут отодвинул вставших перед дверью, крепко уперся ладонями в широкие плашки и запел.

Белые ветви мороза застыли, потекли-закапали сероватой, дурно пахнущей водой, знаки проступили яснее – и пропали.

Стас и Владимир, не сговариваясь, обнялись и с разгону впечатались в дверь.

Та неожиданно легко подалась, осыпалась трухой, и они, как были, в сцепке, вкатились в полный теней и оранжевых сполохов подземный зал.

В самом центре чуть поднимающегося над полом круглого постамента из темно-зеленого, похожего на малахит камня стояло простое деревянное кресло.

Удобное, даже уютное, такому бы у окошка стоять, чтоб сидеть да посматривать на сугробы за окном с чашкой крепкого горячего чая в руках.

Только сидевшая в кресле маленькая девочка в грязном синем платье тяжело дышала, мотала головой, пытаясь отбросить со лба слипшиеся от пота прядки светлых, висящих сосульками волос.

Гладкий каменный пол плавно поднимался, изогнутые стены уходили вверх и там сходились лепестками великанского злого тюльпана.

Этого зала просто не могло здесь быть, но он был и с каждой секундой проявлялся все отчетливей.

Впрочем, секунда – это очень, очень долго. Невыносимо долго, когда на тебя обрушивается тяжелый изогнутый клинок, а из теней выходит человек в черной шинели с серебристыми пуговицами, и с рук его течет стужа.

Стас с трудом отбил удар, отскочил, уклонился от длинного выпада.

Закрутилась схватка, запела сталь, затрещал колдовской мороз, но над всеми звуками плыло, поглощая их, высокое, незаметное поначалу гудение, исходившее из верхушки зала-цветка.

В тонких мирах время течет не так, как в Яви. Это первое, что узнает тот, кто может там бывать. Прежде всего, надо осознавать себя и там, и здесь, и уметь находиться сразу в двух временных потоках.

Самое странное, страшное и чудесное – время тонких миров может менять скорость.

Иногда оно растягивается, и тогда там проходят заполненные событиями часы, а то и дни, а в Яви – и мгновение не ушло туда, куда они уходят. А иногда – наоборот, время в Яви превращается в вязкую золотистую смолу, и проходят года, а там, в этом странно-чудесном где-то, которое даже знающие называют тонкими мирами, поскольку не посвящены в тайну подлинного названия, великое мудрое существо лишь едва заметно повернуло голову.

Иван видел зал, заполненный колдовскими тенями, видел то, что скрывают эти тени, которые становились для него полупрозрачными сероватыми полотнищами, и позволял своему телу двигаться так, как оно считало нужным. Он был совершенно уверен, что Стас всегда будет там, где это потребуется, он защитит и прикроет. Прикроет, даже если умрет.

Гудела вздымающаяся к небесам Многомирья колдовская чаша, хобот вихря погрузился в нее почти полностью, он вращался, обегал дно и стены чаши, что-то нащупывая, готовый ринуться вниз, воплотиться в Яви и навсегда изменить ее.

Слуги вихря стояли, воздев длинные, нечеловечески гибкие руки, и пели. Обрывки ткани, трепещущие на колдовском ветру, окутывали тела цвета грязного снега, запрокинутые головы с раскрытыми провалами ртов безглазо смотрели в закрытые черными тучами небеса. Они пришли, чтобы засвидетельствовать воплощение своего Господина.

Лис, Медведь и Сова рванулись к чаше.

Лис ударился лапами в грудь одного из существ и отлетел.

Существо даже не шелохнулось, оно просто не заметило нападения.

Лис рассерженно тявкнул, Иван запел Песню Небесной Битвы, и Медведь с Совой врезались в стену слуг.

Иван пел, наполняя духов-союзников своей силой, и Медведь рос, наливался темным свечением, его рев сотрясал призрачную почву, и вихрь дрожал, все не мог нащупать ту единственную точку, которая связала бы его с Явью воплощения.

Песня-приветствие слуг тоже крепла, сливаясь с воем вихря, превращаясь в глубокое басовитое гудение, от которого мир начинал дрожать и мутнеть.

Там, глубоко в стылой толще морозного тумана, зашевелились высокие длинные тени, и, перешагивая через головы слуг, навстречу вязальщикам вышли огромные четырехрукие существа. Их головы венчали острые изогнутые рога, лица их были прекрасны и равнодушны, ноги ступали тяжело и уверенно.