Джон Хорнор Джейкобс - Живой роскошный ад [сборник litres]

– Рада, что ты передумала, – сказала Клаудия, когда мы снова смогли дышать.

– Я тоже рада, – ответила я, прижимаясь к её телу и радуясь близости и теплу. В спальню вошёл Томас, обошёл кровать, прыгнул в кресло поблизости и долго на нас смотрел.

– Маленький извращенец, – сказала Клаудия. – Что, дружок, пришёл посмотреть?

Я вспомнила, как в опьянении водкой и в переводческой горячке мне явился силуэт, но Томас меня спас. Как он понял, что мне нужен был кто-то или что-то, что, будто играя, отразило бы воображаемого пришельца? Что произошло бы в противном случае, трудно было представить. Могла ли я рассказать всё это Клаудии? Она не поняла бы, а выразить произошедшее так, чтобы она не решила, будто мне нужен психиатр, я не умела.

Поэтому просто поцеловала её.

Томас медленно и скучающе моргнул, затем спрыгнул с кресла и тихо вышел из комнаты.

Следующие пять дней мы с Клаудией упивались компанией друг друга; если мы и отдалились одна от другой, всё расстояние исчезло на это время. Еда, секс, алкоголь, смех, лёгкость, музыка… До поздней ночи мы смотрели телевизор. Ещё я один раз отвела её в «Синема-ла-Плайя» на мексиканский фильм про лучадоров: герой Торо в маске сражался против орды зомби, созданных с помощью ритуала вуду, которые, в свою очередь, стремились надругаться над пышногрудой тётей Торо Марией. Клаудия весь фильм смеялась, и я невольно нашла сходство между их с Авенданьо чувством юмора. Наверно, они понравились бы друг другу – или возненавидели бы. Определённо, вдвоём я бы их не выдержала.

Однажды, когда мы едва опомнились от послеобеденной сиесты (в которую очень мало спали), пришла почта. Я поднялась, взяла письма, села на кухне с сигаретой и принялась их просматривать. На одном из конвертов не было обратного адреса.

Открыв его, я обнаружила рваный клочок жёлтой гербовой бумаги:

– 19.569912, -70.197901

Рафаэль

– Что там? – спросила Клаудия, стоя в дверях спальни. На ней не было ничего, кроме футболки.

– Ничего, – я сунула бумагу обратно в конверт. – Макулатура для Авенданьо.

– Кажется, я снова проголодалась, – она целовала мою шею сзади.

– Ты всегда голодна.

– Верно, – и больше Клаудия ничего не сказала. Ни «проголодалась без тебя», ни строк из песен Police или Rolling Stones – это мне в ней нравилось. Отложив почту, я стала уделять ей внимание.

На шестой день, проведённый вместе, я, как обычно, встала раньше Клаудии, оделась в джинсы, сапоги и чёрную футболку, собрала волосы в строгий узел, взяла лист бумаги и написала:

Клаудия,

я сообщила домовладельцу, что ты останешься здесь надолго – если пожелаешь. Банк Барселоны выплачивает стипендию в 10 тысяч песет в месяц тому, кто присматривает за квартирой Авенданьо. Думаю, пусть этим человеком будешь ты, а не кто-либо другой. О квартплате, конечно, уже позаботились. Квартира чудесная; я благодарна за время, которое мы с тобой здесь провели. Полагаю, если захочешь, места хватит даже Лауре. Она замечательная. Наверно, вместе вам будет хорошо.

Не волнуйся, что я уезжаю; впрочем, вряд ли ты будешь волноваться – это не в твоём духе. А позволить Авенданьо стать очередным нелицом и даже не попытаться его найти – не в моём духе.

Я вернусь.

Корми кота. Он твой защитник.

Исабель

Записку и ключи я оставила на кухонном столе, взяла набитый одеждой, рукописями и фотографиями рюкзак и вышла на дымящийся от жары утренний воздух Малаги. В заднем кармане брюк лежал билет на самолёт, в кошельке – два клочка гербовой бумаги с именами «Алехандра» и «Рафаэль».

Через час я была в аэропорту Коста-дель-Соль.

Ранним утром я уже была в Мадриде. Полдень ещё не наступил, когда я летела над Атлантическим океаном на запад, в Буэнос-Айрес, за тысячи миль от квартиры.

На медно-коричневых полях зеленели лоскуты, за длинной призмой синего моря ослепительно сверкала на солнце стоячая вода. Мы пролетели экватор и Атлантический океан. Я приближалась к местам своего детства, и оттенки света указывали на это яснее всего остального. От магнетических полей в недрах земли тянуло в животе, как сила Кориолиса, кажется, тянула внутреннее ухо; тайный календарь, который вело моё тело все эти долгие годы в Испании, говорил: что-то не так. Времена года поменялись местами, солнце стояло не там, висела жара, когда должен был быть холод. Малага погружалась в летнее пекло, а в Буэнос-Айресе салон самолёта заполнял осенний свет оттенков охры, картофельной кожуры, меди, экрю [13] Бледно-серо-жёлтый или светло-серо-жёлто-коричневый цвет, цвет неотбелённого шёлка или льна. , кармина, крови. Стюардесса «Iberia Airlines», сопровождавшая нас в полёте из Барселоны в Буэнос-Айрес, приказала пристегнуть ремни, допить напитки и погасить сигареты. После суток в полёте мы радостно подчинились. Из окна я видела, как крошечные тракторы сеяли густую пыль, оставляя за собой длинные шлейфы из неё на просёлочных дорогах, пронизывавших, как вены, поля вокруг аэропорта; тракторы становились всё больше и больше. Чёрные колёса опустились, элероны от действия пневматических механизмов изогнулись под неестественными углами, тёмная земля поднялась навстречу самолёту, со скрипом его целуя и содрогаясь.

Регистрировать багаж мне не пришлось; у одной стойки я поменяла половину денег на аргентинские песо, а другую – на махерские песо. Двигаясь через толпу в аэропорту, я слышала округлые слоги и длинные гласные, присущие текучему, сладкозвучному аргентинскому акценту: меня так долго не было, что даже язык звучал по-другому. Усталая после полёта, но радостная – был всего полдень – я вышла на улицу. Целые косяки жуликов и воришек – торгаши, эскорт, посредники, сутенёры, шлюхи – рыскали вслед за путешественниками в поисках добычи. Кто-то свистел вслед женщинам, кто-то что-то предлагал, вовсю играли кассетные магнитофоны, продавцы рекламировали свой товар – океан пронзительного шума. За этой толпой, словно акулы на волнах, кружили такси. Я проголосовала чёрно-жёлтому с радиотелефоном, которое выглядело наиболее легальным, но водитель продолжал свою охоту, не обращая внимания на меня.

– Позвольте-ка, а то вы такая низенькая, что вас в толпе не видно, – сказал какой-то мужчина, который стоял ближе ко мне, чем хотелось бы. Я отступила, чтобы получше разглядеть его и чтобы он меня не тронул. На нём был чёрный костюм – кричащий и дешёвый на вид, но прекрасно сидящий на стройной фигуре. Грубый акцент, длинные гласные вместо коротких и короткие вместо длинных; волосы, ногти, цвет лица, галстук, обувь – сумма всех этих мелких деталей указывала на то, что незнакомец – американец.

После прочтения исповеди Авенданьо этот факт меня очень обеспокоил. Мои лицо и осанка это отразили, и американец всё заметил.