Джон Хорнор Джейкобс - Живой роскошный ад [сборник litres]

Кромвель долго стоит с закрытыми глазами, наконец открывает их и роняет измятую веточку на пол.

В кухне есть дверь, ведущая на задний двор; он отпирает её и встаёт на траву. За домом растёт рощица деревьев, сейчас голых, а за ними – местный ручей. На земле под нагими ветвями ещё лежит снег. Летом, думает Кромвель, воздух был бы полон звуков: хруст веток и переливающийся шёпот листвы на ветру, сверчки, цикады, песни птичек-кардиналов, голоса мальчишек, играющих на улице в бейсбол или, может, футбол, крики радости или злости; далёкий лай собак, гудение воздуходува, удаляющийся рёв самолёта, уносящего множество людей далеко-далеко.

Есть и отдельный от дома гараж – чуть больше сарая, чуть меньше отдельного корпуса дома. На кольце, выданном ему, Кромвель находит ключ от боковой двери. Внутри – чистая и относительно новая газонокосилка и триммер, две метлы, несколько граблей и мотыг, клубок эластичных шнуров, пустые коробки из винного магазина, ящики из-под бутылок с молоком. Верстак и ящик с инструментами, банки из-под варенья, набитые гвоздями, шурупами, болтами и гайками, зелёная нейлоновая верёвка, клеевой пистолет, садовые ножницы и кусторезы. В гараже стоит также фургон «Субару» – ему не меньше двадцати лет, но он в хорошем состоянии. Руки Кромвеля находят выключатель и освещают помещение – он видит ещё одну дверь со множеством засовов и краской, облезающей в мозаичном порядке. Кажется, она ведёт в подсобку.

Кромвель открывает дверь и видит пустое помещение: старый стол и офисное кресло, а вокруг них – плесневеющие стопки написанных от руки, пожелтевших и едва различимых нот. На стенах висят гитара, дульцимер и банджо, посеревшие и потасканные от времени и пребывания в комнате без теплоизоляции, пронизываемой сквозняками. Сняв банджо, Кромвель видит, что струн нет. Гриф грубый на ощупь.

Он понимает: кто-то проводил здесь много времени подряд, возможно, целые годы, но это было десятки лет назад. У помещения беспокойная аура жилой комнаты, которую забыли и переделали для других целей.

Стол пуст и покрыт пылью; Кромвель не доверяет креслу и не садится, тем более что его брюки испачкаются. Противоположная стена скрывается за старыми газетами и внутренностями ветхого дома: сломанные соломенные кресла, пустые ящики, пластиковые контейнеры с одеждой, побитой молью, мешки с компостом, пустые кастрюли и горшки, разбитые лампы без абажуров.

Телефон чирикает. Кромвель вешает банджо обратно на стену, движением плеча вытряхивает телефон из кармана и смотрит на сообщение. «Коечто нашла. Наверху».

Сфотографировав голую комнату на телефон, Кромвель возвращается в дом и находит Хэтти на втором этаже:

– Ну дела, Кром. Только погляди, – она указывает на внушительный гардероб из темного лакированного дерева, почти упирающийся в потолок. Кромвель заглядывает внутрь и чуть ли не задыхается от запаха нафталина. Внутри – шубы, стили которых отражают смену многих десятилетий.

– Считаешь, у неё был плохой вкус в одежде? – спрашивает он.

– Сзади, – отвечает Хэтти.

Подойдя сбоку к гардеробу, Кромвель прикладывает глаз к щели между массивным тёмным предметом мебели и стеной – там блестит металл и дверные петли.

– Когда я делала панорамные фото этих двух спален, поняла, что что-то не так. Между комнатами слишком много места, и я стала искать в коридоре чулан, или дверь, или какую-нибудь лестницу на чердак. Ты же знаешь, я понимаю толк в пространстве. Тут, – она стучит по стене костяшками пальцев, – пустое место, и двери нет.

Чтобы подвинуть гардероб, требуются совместные усилия Кромвеля и Хэтти. На лакированном паркете остаются борозды, и в другое время Кромвель испытал бы чувство большой вины, но сюда он явился только ради того, что находится за гардеробом.

Дверь со скобой, на скобе – одинокий замок. Принеся из гаража молоток, Кромвель сносит замок: «И кто мог подумать, будто это хоть кого-нибудь остановит?»

– Почему повесили только один замок? – удивляется Хэтти. – Он у тебя слетел, как дерьмо пролетает через гуся.

– Мило, – отвечает Кромвель: Хэтти всегда плодовита на новые изобретательные ругательства. – Верно, один замок не остановил бы никого, кто действительно хочет залезть внутрь. Может, это для того, чтобы не заходила она сама? – он пожимает плечами.

– Чепуха. Запереть дверь просто потому, что не хочешь заходить внутрь? – Хэтти оживляется: – Может, здесь привидения! Я богата, Кром! – она хлопает по сумке со своей камерой. Кромвель не улыбается:

– Не думаю, что она хотела остановить себя. Думаю, она просто хотела избавиться от мук совести по поводу того, что за дверью.

Хэтти трясёт головой, показывая, что не понимает. Кромвель не уверен, понимает ли он сам.

Дверной ручки нет. На протяжении длинной истории дома эту комнату красили – несколько раз – вместе с дверью, из-за чего та, по сути, зацементировалась намертво. Нетерпение Кромвеля выходит из берегов, он протискивает гвоздодёр молотка в шов, оставшийся в краске у края двери, и прикладывает всю силу; дерево скрипит, звук раскола нарастает, расходясь по комнате, и дверь открывается, выпуская поток затхлого воздуха.

Хэтти хватает с буфета лампу, подносит её настолько, насколько хватает шнура (прямо до дверного проёма), и включает, освещая тайную комнату.

Кромвель видит, она почти пуста. Возможно, когда-то это помещение было небольшой спальней или детской, которую никогда не использовали. Голые стены ничем не обиты, нет ни картин, ни фотографий, окно заколочено. Только большой шкаф неопределённого возраста, похожий на картотеку, ящик под крышкой и огромный деревянный проигрыватель со стилусом странной формы: на конце и на изгибе какие-то шишки.

– Пахнет, как у старика в промежности, – говорит Хэтти.

– И откуда же тебе известно, как именно пахнет у старика в промежности? – спрашивает Кромвель.

– Кром, не надо открывать такие двери.

Для них подобная откровенность необычна, но в ожидании грядущего он весьма чувствителен к двусмысленностям. Кромвель не может толком отследить все мелочи, приведшие к тому, что их с Вив история закончилась так, как закончилась, – как не может отследить все мелочи, приведшие к тому, что история Мэйзи и Уильяма закончилась так, как закончилась. Он считал свой брак счастливым – если посмотреть на вещи отвлечённо, Кромвель был хорошим, верным мужем и любил свою жену, они были полностью друг другу верны. Пока не явилась Вивьен. Он не помнит, как все мелочи совпали так, что они с ней упали в постель. Кромвель и она были в Бостоне, на конвенте, посвящённом использованию марковской модели в классификации цифровых звукозаписей. Их номера находились на разных этажах, других коллег не было. Они с Вивьен всегда флиртовали, между ними всегда присутствовало влечение – но ничего серьёзного; он, в конце концов, был счастливо женат. Кромвель носил обручальное кольцо, Вивьен носила обручальное кольцо, и это непонятным ему образом делало их отношения безопасными. Она не собиралась бросать мужа, он не собирался бросать жену – их отношения были чем-то отдельным. У Вивьен был Джордж, у Кромвеля – Мэйзи, и, прежде чем Кромвель успел понять, что происходит, он был у Вивьен, а она – у него. Как просто. «Почему бы и нет? – подумал он. – От этого моя любовь к жене не уменьшается». О чём Кромвель не подумал, так это о том, как предательство станет разъедать ткань их близости с женой.