Александр Бушков - Степной ужас [сборник litres]

Неизвестно, сколько прошло времени, пока я стоял и оторопело таращился на это невероятное зрелище, а оно и не думало исчезать. Показалось даже, что я слышу плеск волн, ветер все так же оглаживал лицо пахнущей свежестью прохладой, срывал пенные верхушки с волн…

– Впечатляет, командир? – тихо, словно боясь кого-то разбудить или спугнуть, спросил Мусин.

– Да уж… – только и смог я ответить так же тихо.

– Море… – сказал он. – Почему-то подумалось, что это море, да и сейчас так кажется. В точности как у нас на Ланжероне, когда волнение начинается…

(Он был одессит. Не башкир и не татарин, как можно подумать – просто-напросто одно время было в моде давать детям «революционные» имена – аббревиатуру лозунгов и образованные от имен вождей – «Дамир» как раз и означало «Даешь мировую революцию».)

– А пожалуй, – согласился я. – Почему-то кажется, что это именно что море…

– А откуда же оно тут взялось?

– А ты спроси что-нибудь полегче…

Мы замолчали, стояли как завороженные, пялились на эту загадочную диковину, выглядевшую до ужаса реальной. Фонарик Гоша машинально выключил, но в нем не было нужды – кусочек моря словно бы светился изнутри, будто на дне сундука горели сильные лампы. Нет, не похоже – это был какой-то другой свет, словно бы даже не электрический. От сундука исходило неяркое свечение, освещавшее и нас, застывших в удивленном оцепенении…

Не знаю, сколько это продолжалось. Неведомо откуда из правого угла вдруг появился крошечный парусный кораблик и наискось, чуть накренившись на правый борт, пошел к противоположному углу сундука. Я видел его какие-то секунды, но зрелище прочно впечаталось в память. Двухмачтовый, с тугими гроздьями парусов, он уверенно шел по неспокойному морю, и я видел, отчетливо видел вовсе уж малюсенькие человеческие фигурки на реях – и такой же крохотный человечек стоял у крохотного штурвала…

– Щас! – азартно воскликнул Гоша, включив фонарик снова.

Наклонился над сундуком и всей растопыренной пятерней ухватил кораблик за корму, за высокую надстройку…

Словно беззвучный взрыв полыхнул меж его пальцев. А в следующий миг Гоша со сдавленным криком отлетел от сундука спиной вперед. Мы с Дамиром инстинктивно отшатнулись. Фонарик, со стуком упавший на пол, не погас, но луч освещал лишь угол подвала. А в сундуке…

Неведомое сияние тускнело, гасло, как это бывает с люстрой в театре. Я видел в лучке фонарика, как встает на ноги Гоша, похоже, целый и невредимый, как отряхивается, шепотом ругаясь сквозь зубы. Нагнулся, схватил фонарик, посветил в сторону сундука.

Сундук был пуст, я отчетливо видел темные доски на его дне. Никакого кораблика и никакого моря, сундук выглядел пустехоньким, как и не было ничего. Но ведь было! Мы все трое видели одно и то же, никакой это не сон…

Гоша и Дамир склонились над сундуком, едва не стукнувшись лбами. Выпрямились оторопело, Гоша произнес то, что и так было ясно:

– Ничего… Как не было… Мираж?

– Миражи бывают только в пустыне. Чему тебя в школе учили?

– Вообще-то еще и на море, – машинально поправил Гоша. – Не на всяком, правда…

– А какая разница? – огрызнулся Дамир. – Если здесь не пустыня и не море… Другое что-то.

– Может, чертовщина?

– А ты в чертовщину веришь?

– Не так чтобы особенно…

– Вот и помолчи. В жизни не слышал про такую чертовщину. И надо ж было тебе лезть с руками…

– А я знал? – огрызнулся Гоша. – Словно током шибануло. Меня стукало однажды…

– Жалко, по мозгам не стукнуло. Что за мода – хватать руками все непонятное. Хорошо еще, не взорвалось, а то кто его знает…

– Как ты, Гоша? – спросил я. – Нормально?

– Да нормально, – сказал он, все еще отряхиваясь, похлопывая себя по бокам и спине. – Ничего такого не чувствую, просто шибануло, как током, я и отлетел. Точно вам говорю, непростой немец тут жил. Колдун, что ли…

– В колдовство веришь? – подначил Дамир. – А еще комсомолец, отличник боевой и политической подготовки, в пример его ставят…

– Поверишь тут, когда такое…

Тут я вспомнил о своих обязанностях командира, сказал веско:

– Мистику и поповщину разводить не будем. Останемся на той позиции, что всему на свете есть научное объяснение. Пусть пока его и нет… Ладно, пошли отсюда. Продуктов наберите, с такой кладовкой можно и обеда не ждать. И вот что… Нашим ни слова, все равно не поверят, да еще и высмеют. В доказательство предъявить совершенно нечего. И еще… Когда соберете все «интересненькое», позовите меня. Посмотрим для порядка…

И настрого наказал: про спиртное изобилие в подвале – пока ни слова. И самим больше ничего не брать, пока не выяснили, сколько нам здесь быть…

Поднялись из подвала, и я направился прямиком в штаб полка. Быстро выяснилось, что в городке мы задержимся на неопределенное количество времени – а ведь случалось, что проскакивали такие городки с ходу и уходили дальше. Так что несколько дней безделья нам гарантированы, хотя, конечно, могут послать в разведку на колесах. Но пока что полк окапывается и занимает позиции на северной окраине городка…

На обратном пути у меня забрезжила идея, и я тут же взялся претворять ее в жизнь. Навестил оба соседних дома. В одном, где разместились наши минометчики, хозяев не оказалось – скорее всего, тоже подались в беженцы. В другом, занятом связистами, хозяйка оказалась на месте. Этакая бабушка – божий одуванчик. Она, как многие немецкие хозяева, не решившиеся пускаться в неизвестность, боялась наших жутко, не успела еще привыкнуть и ожидала самого худшего. В конце концов я ее все же разговорил; когда она убедилась, что меня интересует не ее скромная персона, а исключительно сосед, стала словоохотливой. Правда, пришлось выслушать длинный монолог на посторонние темы: ни покойный муж, ни единственный сын в партии никогда не состояли, профессия у сына исключительно мирная – мастер на паровозостроительном заводе и что-то давно не писал. Гитлера она крайне не одобряет и на выборах в рейхстаг никогда за наци не голосовала. Стандартный набор, в общем, – с кем из гражданских немцев ни заговори – терпеть не может Гитлера и неоднократно храбро думал про себя, что в России он шею свернет. И каждый второй если не за коммунистов голосовал, то уж за социал-демократов. Решительно непонятно в таком случае, куда подевались отдававшие голоса за Гитлера и прочий зверинец…

Только насчет соседа я не выяснил практически ничего интересного. Она его постоянно звала «герр доктор» – но не врач, а доктор каких-то наук – каких именно, она не знала. (У меня осталось впечатление, что она плохо разбиралась, какие вообще науки бывают на свете.) Вдовец, жена умерла еще до войны, лет восемь назад. Жил анахоретом, один-одинешенек. Почти никуда не выходил, нигде не служил, и, судя по его преклонным годам, он был на пенсии, или как там это называется у ученых людей. На улице появлялся очень редко – сущий затворник. Вот, собственно, и все, что она может сказать.