Амброз Бирс - Загадочные исчезновения

О Матерь Божья! Что может быть горше зрелища падшего ангела? Я увидел и понял, что Бенедикта, расставшись со мной и отцом своим, сама бросилась в объятия того, от кого я пытался ее спасти!

– Эта отвратная девка сама сиганула в руки Рохуса! – прошипел кто-то совсем рядом со мной.

Оглянувшись, я узнал ту самую высокую кареглазую девушку, что была моим проводником. Лицо ее исказилось ненавистью.

– Как я жалею, что не убила ее. Ничтожный, глупый монах, как же ты допустил, что так случилось?

Я оттолкнул ее в сторону и побежал к танцующим, совершенно не соображая, что делаю.

Да и что я мог сделать?

Но не успел я приблизиться, пьяная компания – может быть, чтобы помешать мне, а может быть, и не замечая меня – взялась за руки и образовала хоровод – живой круг вокруг Рохуса и Бенедикты, – шумом и выкриками выражая восхищение ими.

Сказать по правде, вид танцующей пары радовал взгляд. Он, высокий, стройный, излучающий жизненную силу, являл собой образ легендарных древних греков, а Бенедикта воистину была феей из сказки.

Близился рассвет, на луг уже ложился туман, и ее трогательная фигурка покачивалась, словно плыла, окруженная магической дымкой, а одежда казалась сотканной из пурпурных и золотых нитей волшебной паутины. Ее глаза были скромно опущены долу, лицо светилось внутренним вдохновенным светом, и казалось, вся ее душа, без остатка, растворилась в танце.

Бедное, чистое дитя! Ее безграничная наивность заставляла рыдать меня, но я прощаю ее. Жизнь ее столь скудна и безрадостна! Что ж в том такого, что она так любит танцевать? Да благословят ее небеса! Но Рохус!.. Боже, помилуй и его!..

Пока я смотрел на них и думал о том, что я должен предпринять, моя ревнивая спутница – ее звали Амалия – стояла рядом со мной, изрыгая проклятия и богохульствуя. Все смотрели на танцующих, и когда восхищенные зрители зааплодировали, злоба, охватившая Амалию, словно выплеснулась наружу, и женщина, протянув руки вперед, рванулась к сопернице, стремясь задушить ее, но я преградил ей путь и предостерегающе крикнул:

– Бенедикта!

Она оглянулась на мой голос и легким наклоном головы подала знак, что слышит, но танец не прервала.

Амалия, остановленная мной на мгновение, уже не в состоянии далее сдерживать свою ярость, бросилась вперед с диким воплем… Но ей не суждено было достичь цели – пьяные друзья Рохуса помешали ей сделать это. Они глумились над ней, и она, все более теряя рассудок, пыталась добраться до своей жертвы. Парни отталкивали ее прочь, смеялись и издевались над ней. О святой Франциск! Когда я видел глаза Амалии, горящие ненавистью, ледяная дрожь охватывала мое тело. Господи, не оставь нас своей заботой! Я уверен, что она способна убить бедное дитя и возгордиться содеянным!

Уже давно я должен был вернуться в монастырь, но не мог уйти. Я думал о том, что может произойти, когда танцы закончатся.

Мне говорили, что обычно после праздника молодые люди провожают своих подружек домой, и я ужасался при мысли, что Рохус и Бенедикта останутся вдвоем. Ночью, в лесной глуши…

Вообразите мое удивление, когда вдруг Бенедикта, будто очнувшись, подняла голову и прервала танец. Она мягко взглянула на Рохуса и сказала своим ясным, свежим голосом, в котором мне почудился перезвон серебряных колокольчиков.

– Благодарю вас, господин, – произнесла она, – что вы выбрали для танца меня и сделали это так по-рыцарски…

Затем она повернулась к нему спиной и, скользнув между зрителями, в мгновение ока исчезла в темной громаде леса. Рохус поначалу, казалось, остолбенел от удивления, но вскоре осознал, что Бенедикта покинула его. Когда до его разумения дошло это, страшно стало смотреть на него – он взбесился как сумасшедший. И заорал: «Бенедикта!» Он звал ее и другими именами, в которых звучала его любовь, но без толку – она исчезла. Затем он было схватил факел и хотел отправиться за ней в лес, но друзья удержали его. Тут он увидел, что я здесь, и с проклятьями бросился ко мне. Я подумал, что, если у него хватит смелости, он сейчас ударит меня.

– Ну я тебе задам! – закричал он. – Ты еще ответишь за это! Ты – ничтожный монашек!

Но я не испугался его. Во имя Господа! Бенедикта безгрешна и ни в чем не виновата. Я относился к ней так же, как и прежде. Но я в ужасе содрогался, думая о том, сколько опасностей подстерегает ее. Она беззащитна как перед ненавистью Амалии, так и перед вожделением Рохуса. Ах, если бы я мог быть всегда рядом с ней и защитить ее! Но я вручаю судьбу ее Тебе – о Господи! – ибо знаю, что ты не оставишь несчастное, осиротевшее дитя в небрежении.

Увы! Горемычная моя судьба! Вновь быть подвергнутым наказанию и не чувствовать за собой вины.

Похоже на то, что Амалия не стала скрывать происшедшего, но, напротив, принялась болтать о Бенедикте и Рохусе. Негодная девица ходила по домам и рассказывала, что они «вытворяли» – Рохус и Бенедикта. Не только это она сочинила, но еще и то, как бесстыдно вела себя Бенедикта с пьяными парнями. Когда же люди обращались ко мне, зная, что я был там, я рассказывал то, что видел, и говорил правду. Вот это-то, как оказалось, и оскорбило нашего отца-настоятеля. Он призвал меня и обвинил в том, что я защищаю нечестивую дочь палача, свидетельствуя против рассказа доброй прихожанки и истинной христианки. В ответ на обвинение я смиренно спросил, следует ли мне понимать его преосвященство таким образом, что должен я допустить, чтобы невинное и беззащитное дитя было оклеветано?

– Ответь мне тогда, – произнес он, – что движет тобой? Почему ты защищаешь дочь палача, закрывая глаза на очевидные факты? Более того, ты не можешь отрицать, что ее никто не понуждал присоединиться к пьяной компании. Она сделала это самостоятельно.

– Она вышла к ним, – отвечал я, – движимая одной лишь любовью к своему отцу. Если бы эти безумные молодые люди не обнаружили ее, они могли покалечить его. Она любит его, а он болен и беспомощен. Так было, и я свидетель тому.

Однако его преосвященство был непреклонен в своей уверенности в том, что я ошибаюсь. И потому я был сурово наказан. С радостью принял я тяжкую епитимью: пострадать за бедное дитя – это благо. Я не роптал на суровость отца-настоятеля, потому что он мой пастырь и первая и святая обязанность моя – повиноваться ему, а бунтовать, даже в мыслях, есть тяжкий грех.

Лишь одно тревожит меня – я волновался за Бенедикту. Не будь я заключен в своей келье, я бы отправился к ее хижине и, возможно, смог бы увидеться с ней. Я горевал, думал о ней, горевал так, словно она моя родная сестра.

Душой и телом своим я принадлежу Господу Богу нашему, и нет у меня права любить кого-нибудь, помимо Него. Он умер на кресте за наши грехи, потому любая иная любовь – это зло. О Господи! А что, если это чувство, воспринятое мною как знак свыше, наставляющий спасти душу Бенедикты, есть любовь земная? Тогда – о горе мне! – я иду по дороге, ведущей в ад! Но этого не может быть! Просвети и укрепи меня, святой Франциск, в надежде моей, что иду верным путем!