Вики Филдс - Дом пустых сновидений [litres]

Ной перестал улыбаться и задумался над ответом: решал, сказать правду или солгать. Судя по серьезному выражению лица, я надеялась на первое. И вот он принял решение и медленно повернулся ко мне всем корпусом. Теперь уже он закинул на спинку моего стула руку и немного наклонился вперед, будто боялся, что нас подслушают.

Краем глаза я увидела, как его рука, лежащая на столешнице, сжалась в кулак и тут же расслабилась.

– Им нельзя меня видеть. – Я резко перевела взгляд на Ноя; он оказался очень близко. Облизав пересохшие губы, он на одном дыхании закончил, повысив голос: – Нельзя, и все. Обо мне никто не должен узнать.

– Но Аспен же тебя видел, помнишь, ты еще… – я замолчала, когда Ной медленно покачал головой, его взгляд значил лишь одно: догадайся, Кая, ответ уже здесь, на поверхности…

Но он не хотел говорить этого вслух, а я не могла догадаться. Я не могла даже предположить , почему никто не должен его видеть. Выходит, это никакая не болезнь, не солнечный дерматит и не аллергия… «Обо мне никто не должен узнать».

Внезапно что-то между нами переменилось. Нет, мы по-прежнему молча смотрели друг на друга, не шелохнувшись, но на мою грудь ощутимо навалилось предчувствие. Я словно вынырнула наружу, туда, где все ярче, полнее: и рука Ноя за моей спиной ощутимее, чем раньше, когда он схватил меня за ноги, и его колени в миллиметре от моих.

Впервые я по-настоящему осознала, что он сидит близко и обязательно чувствует то же самое. Словно я рискую свалиться на пол с чудовищным приступом боли; словно собираюсь прыгнуть с крыши вниз головой и лететь, не думая о последствиях; словно кто-то вспорол мои легкие и теперь безвозмездно выкачивает из них воздух; словно кто-то прижал меня к себе. Внезапно и до боли. А я не могу вырваться. И не хочу.

А на самом деле ничего не происходило – все лишь в моей голове.

Нарастает пульс, я почувствовала его всем своим телом; Ной тоже ощутил свой – его губы приоткрылись. За одну секунду я превратилась в сплошное сердцебиение, наши с Ноем колени столкнулись, и я не была уверена в том, кто приблизился первым, – это не важно. Единственное, что было важно, – его ладонь в моих волосах, крепкая и родная, и его лицо в нескольких сантиметрах от моего. Я почувствовала тепло на талии, когда пальцы Ноя сжали кожу под майкой. Перестала дышать. Было страшно, что, если пошевелюсь или вздохну, все исчезнет, мы оба испугаемся. Мне хотелось положить руки на его грудь, прямо как героиня в фильме, почувствовать сердце под ладонью, дышать его дыханием. Но я все равно не двигалась.

Глаза-льдинки серьезно и неотрывно смотрели на меня, не давая пошевелиться. Они были наполнены болью. А я не спросила, что с ним. Что он собирается делать, наклоняясь ко мне так низко, придвигаясь еще ближе. Он делает это так медленно, что я успела сосчитать до пяти; так медленно, словно говорит: у тебя есть шанс уйти, Кая.

Но я не ушла тогда и не стану сейчас. Я хочу знать, что будет дальше, я хочу знать, чем все закончится, я хочу знать конец. Ной прикрыл веки; его ресницы дрожали от нерешительности, вокруг глаз собрались морщинки, на переносице сошлись светлые брови. Ной зажмурился так сильно, что перед моими глазами появились черные и желтые точки.

Я не ушла, потому что связана по рукам и ногам, закрыла глаза, прыгнула с крыши и лечу. И теперь нужно дождаться, когда разобьюсь вдребезги. Тогда я и узнаю конец – когда падение завершится. Но в эту секунду – пока лечу вниз – мягкие губы Ноя касаются моих, и я чувствую их сухость. В груди все пустеет, пульс замедляется, сердце замолкает. Я больше не слышала ничего, кроме болезненного, приятного шума, охватившего меня с головы до ног.

И вдруг Ной отшатнулся от меня, будто я обожгла его. Прелюдия была длинной. Само решение спрыгнуть с крыши длилось вечность, а падение – лишь секунду. Ной испугался того, во что я превращусь там, на асфальте. Я не двигалась, чувствуя боль от напряжения во всем теле: стоит шелохнуться – и все закончится.

Несмотря на то что случилось, мой мозг работал как часы – ясно и без перебоев. Я уже знала наперед, что Ной скажет, видела по его виноватому лицу, по сжатым в плотную линию губам, по ужасу в потемневших глазах.

Лучше рассыпаться песком, чем слушать его, решила я, поднимаясь на ноги и механически направляясь в коридор. Ной сказал мне вслед одно-единственное слово:

– Прости!

За что? Мне хотелось обернуться и спросить, за что он извиняется. За то, что поцеловал, ведь так? Но зачем тогда? Что вообще это было?

Ничего не понимаю.

Сквозь скрип ступеней на лестнице до моих ушей снова донеслись его слова извинения. Ной решил, что я расстроилась из-за поцелуя.

Чтобы купить для Ноя груш и апельсинов, Дориану пришлось по пути домой заехать в круглосуточный магазин неподалеку от Старого города. Думая о своем, он прошелся мимо полок, заполненных всякой всячиной, и мимо двери, на которой висела реклама о распечатке фотографий. Как раз в тот момент, когда Дориан протянул руку к нижнему ярусу с апельсинами, кто-то внезапно врезался в него и тут же метнулся вперед.

Удерживая на плече лямку делового портфеля, Дориан склонился к полу, поднял небольшой белоснежный конверт, оброненный фигурой в бесформенной толстовке, и окликнул парня. Однако, когда тот обернулся, у Дориана отвисла челюсть: перед ним стоял не парень, а Альма Сивер. Вытаращившись на Дориана с таким ужасом, будто он на ее глазах превратился в омерзительное чудовище, покрытое слизью, Альма медленно приблизилась, скидывая с рыжей головы капюшон.

– Ты следишь за мной? – процедила она. Лицо Дориана вытянулось:

– Что? Кто? Я? – Он не мог понять, почему, возвышаясь над ней на целых полторы головы, чувствует себя смущенным перепуганным мальчишкой. – Я и понятия не имел, что встречу тебя здесь, да еще и в… э-э… таком образе. Ты живешь рядом?

Альма презрительно фыркнула, недоверчиво покачав головой и глядя куда угодно, только не на Дориана.

– Ну надо же… как бесит, просто сил нет никаких… – Затем она перестала смеяться и окинула Дориана таким уничтожающим взглядом, что в груди у того заворочалось дурное предчувствие. – Вижу, ты все еще строишь из себя супергероя, лицемер несчастный… И все еще делаешь вид, что умираешь, а?

Дориан Харрингтон всегда считал, что он из тех парней, которые отлично контролируют свои эмоции. Он вырос в семье, где отец был полицейским, а мать учительницей, и с детства привык к дисциплине. Он никогда не терял над собой контроль. Но эта женщина… Дориану захотелось схватить Альму Сивер, хорошенько встряхнуть ее так, чтобы аж голова замоталась – вдруг мозги встанут на место, – и спросить, какого черта она все время несет эту чушь про преследование и лицемерие…