Джеймс Ганн - Чудеса магии

Пациентов, которые и раньше-то бывали у него редко, теперь не стало вовсе; какие-то ночные гуляки сорвали с дверей подъезда цинковую табличку, на которой были написаны его фамилия и приемные часы.

Он и не думал прикреплять ее снова, будучи убежден, что это бесполезно.

— Ах, Стентон Миллер, — бормотал он, — придется мне опять вспомнить о тебе, бедный мой брат во злодействе.

Он снова достал из ящика футляр с инструментами из полированной стали.

Рядом, в своем чехле из алого шелка, лежало зеркало доктора Джона Ди.

Он бросил на него раздраженный и презрительный взгляд.

— А ты, — проворчал он, — не сегодня-завтра будешь творить свои чары на дне реки!

До сих пор во время своих убогих ночных краж он почти всецело полагался на какую-то неведомую счастливую звезду. Исключением было разве что кровавое дело на Эстиз-роу, когда он заполучил в свои руки черное зеркало.

Нынешнюю свою вылазку, призванную не дать ему окончательно впасть в нищету, он подготовил более тщательно.

В доме, который он присмотрел в Блумсфилде, никто не жил. Его хозяйка леди Аберлоу лечилась в клинике на Косуэлл-роуд и взяла с собой всех слуг.

Все это он выведал из разговора двух своих коллег-врачей, не замечавших или не обращавших внимания на то, как внимательно он к ним прислушивается.

На одном из окон первого этажа ставни были опущены не до конца, а Бакстер-Браун уже имел достаточно опыта и знал, что они не составят серьезной преграды для ночного вторжения.

Было холодно и темно, когда он сошел с автобуса на улице Корнхилл; когда же он пешком дошел до Лондон-уолл, хмурой и угрюмой, словно сам дух дурного настроения, на улицы уже постепенно наползал fog [35]. В этот туман, полный призраков, кое-где роняли свою рыжую слезу уличные фонари; даже звуки делались глуше, и сирены на набережной Виктории, словно кляпом придушенные туманом, еле слышно ныли в отдалении.

Бакстер-Браун удовлетворенно вздохнул. Он-то даже с черной повязкой на глазах отыскал бы дорогу в Блумсфилд, к дому леди Аберлоу, к окну с неплотно закрытыми ставнями.

Он забрался внутрь без особых усилий; белый луч его карманного фонарика заскользил по мертвенно-белым чехлам на мебели и по свернутым коврам в строгой гостиной викторианской эпохи.

Он поднялся по широкой винтовой лестнице, уходившей куда-то вверх, в темноту, и нашел на втором этаже дверь, которая, судя по всему, вела в спальню леди Аберлоу. Распахнув ее, он застыл, пораженный внезапным ужасом, как будто перед ним выросло какое-то чудовище.

На самом деле комната могла испугать его лишь одним — тем, что была ярко освещена.

Горели все двенадцать ламп большой люстры с подвесками, а за желтой бархатной козеткой стоял торшер с розовым абажуром. Незваный гость не мог предположить, чтобы обитатели дома при отъезде и впрямь забыли потушить весь этот свет, ведь комната стояла пустой и, несмотря на праздничное освещение, совершенно нежилой.

У Бакстер-Брауна заходили ходуном плечи, будто тяжкий груз стеснял ему дыхание в груди.

— Ну давай же, давай… — пробормотал он, — нужно ведь это сделать… иначе я пропал.

Взгляд его был прикован к зеленовато-прозрачному венецианскому зеркалу, висевшему на задней стене. Он подошел и приподнял его: словно две пары глаз, вспыхнули четыре медные кнопки на дверце вмурованного в стену сейфа.

Стальные инструменты резво принялись за дело и без большого груда одолели преграду.

— Наконец-то… наконец-то… — всхлипнул Бакстер-Браун; и действительно, по щекам его потекли слезы неизъяснимой радости, когда он увидел перед собой толстые пачки банкнот и три желтые кучки соверенов.

Набив себе карманы, он торжествующе взмахнул полуторафутовым стальным прутом, который послужил ему для последнего напора на дверцу сейфа.

Внезапно все тело его свела судорога: на этаже хлопнула одна из дверей, по ступенькам лестницы застучали торопливые шаги; он даже услышал сухой щелчок взведенного курка.

Бакстер-Браун весь окаменел. Он не двинулся с места ни тогда, когда в проеме раскрытой двери возник тяжелый, мощный силуэт мужчины, ни тогда, когда в лоб ему уставилось маленькое, круглое и злое дуло автоматического пистолета.

Однако роковой выстрел так и не раздался, а мужчина не успел ни окрикнуть грабителя, ни позвать на помощь.

Стальной прут выскользнул из рук Бакстер-Брауна, с тонким звуком ракеты просвистел в воздухе и врезался во что-то в темноте. Бакстер-Браун так и не шелохнулся, а тело уже опустилось на пол лицом вниз, и из головы ключом заструилась кровь.

Лишь со страшным напряжением оторвал он от пола ноги, которые словно увязли в невидимом болоте. Но тут силы к нему вернулись, и он одним прыжком перемахнул через труп.

На лестничной площадке он оглянулся.

Двенадцать ламп озаряли слепящим светом взрезанный сейф и размозженный череп убитого сторожа, меж тем как в мягком сиянии торшера…

Ай! Бакстер-Браун, которого почти не волновало отвратительное зрелище насильственной смерти, в этот миг едва не закричал от гадкого страха: между абажуром торшера и диванными подушками висела в воздухе, словно зажатая в зубах невидимого курильщика, его Полли.

Он прекрасно узнал ее по сильно обожженной головке, по трем крестикам на ней.

Его охватило шальное желание вернуться, перешагнув обратно через окровавленный труп, и забрать с собой свою любимую трубку, столь загадочно пропавшую, — как вдруг из нее вырвалось колечко дыма, за ним второе, третье, и вот уже Полли раскурилась вовсю, наполняя воздух густым синим туманом; она курилась сама по себе… в пустоте… в ужасной пустоте.

И тогда Бакстер-Браун стремглав бросился прочь, в темноту и туман; заблудившись в непрерывно сгущавшейся мгле, он целых три часа добирался до Клиссолд-парка до своей выстуженной комнаты.

Ибо в его отсутствие порывом ветра распахнуло окно, и теперь серые пелены тумана вились вокруг лампы в зыбком призрачном хороводе.

Кто бы мог подумать, познакомившись с доктором Бакстер-Брауном спустя десять лет, что в ящике, набитом всякой ненужной всячиной, он хранит самое мощное и грозное орудие магии, некогда оставленное людям существами из незримого мира, — черное зеркало доктора Джона Ди?

Что бы нам ни говорили о кольце Тота, о колдовских книгах Салома, о колбах с гомункулами Карпентера, одно только черное зеркало позволило людям вырваться из грубой оболочки плоти и, не сбиваясь с пути, странствовать среди жгучих облаков ненависти, любви или знания, из которых Высший Разум соткал призраков и вечных духов.

Бакстер-Браун выкупил себе в Камден-тауне кабинет для приема больных у пожилого квартального лекаря, на склоне лет мечтавшего обзавестись сельским домом у речки с форелью, где-нибудь в своем родном Девоншире. Он стал теперь вполне счастлив и покоен.