Дин Кунц - Чужие

— Господи Исусе, кровь!

— Ну, вряд ли жив. Два ранения в грудь.

— Убирайтесь к чертовой матери!

— Плазма!

— Группа крови. Нет! Постойте… сделаем это в машине.

Брендан наконец посмотрел на людей вокруг Уинтона Толка, оглядел медиков, которые колдовали над раненым, а потом положили его на носилки и понесли прочь из сэндвич-бара.

Он увидел бранящегося полицейского: тот вытаскивал мертвеца из дверей, чтобы медикам легче было вынести носилки с Толком.

Он увидел Пола Армса, идущего рядом с носилками.

Он увидел кровь, в которой только что лежал Толк, — не лужа, а целое озеро.

Он снова посмотрел на свои руки. Кольца исчезли.

Техасец в желтых светоотражающих синтетических брюках не попытался бы затащить Д’жоржу Монателлу в постель, если бы знал о ее настроении: кастрировать всякого, кто попадется ей под руку.

Несмотря на то что был полдень 24 декабря, на душе у Д’жоржи было далеко не празднично. Обычно уравновешенная и добродушная, она пребывала в крайне мрачном настроении духа, расхаживая взад и вперед по казино, от бара к столам для блекджека и обратно, разнося напитки игрокам.

Во-первых, она ненавидела свою работу. Работать коктейльной официанткой — не подарок, даже если ты служишь в обычном баре или пабе, но в отельном казино площадью больше футбольного поля это просто убийственно. К концу смены ноги Д’жоржи болели, а щиколотки опухали. Да и время работы никак не оговаривалось. Как заниматься семилетней дочерью, если у тебя нерегламентированный рабочий день?

Она также ненавидела свой костюм: маленькое красное ничто, заметно обнажавшее бедра и грудь, а по размеру меньше купальника. В него был встроен эластичный корсет, чтобы уменьшить талию и подчеркнуть грудь. Если у тебя и без того осиная талия и пышная грудь, как у Д’жоржи, — такая одежда делает тебя чудовищно эротичной.

И еще она ненавидела приставания распорядителей и дежурных администраторов. Может быть, они полагали, что любая девушка, которая расхаживает в такой одежке, будет легкой добычей?

Она не сомневалась, что ее имя в какой-то мере определяло такое отношение к ней. Д’жоржа. Звучит претенциозно. Слишком претенциозно. Ее мать, вероятно, напилась и в припадке креативности придумала такое написание. На слух оно воспринималось нормально, потому что о претенциозном написании никто не знал, но на бейджике было написано «Д’жоржа», и не меньше десятка людей в день отпускали замечания на этот счет. Фривольное написание порождало мысль о том, что носительница имени тоже ведет себя фривольно. Она думала обратиться в суд, чтобы узаконить правильное написание, но это обидело бы ее мать. Впрочем, если мужчины на работе будут и дальше к ней приставать, она может поменять имя на «мать Тереза», что наверняка охладит некоторых сексуально возбужденных уродов.

Отбиваться от боссов было еще не самое худшее. Каждую неделю какой-нибудь хай-роллер — крупная шишка из Детройта, Лос-Анджелеса или Далласа, просадив кучу денег за столиком и положив глаз на Д’жоржу, просил распорядителя свести его с ней. Некоторые из официанток для коктейлей были доступны — не многие, но все же. Но когда распорядитель подходил к Д’жорже, ее ответ был всегда одинаков: «Пошел он к черту. Я официантка, а не шлюха».

Ее отказы, неизменно холодные, не останавливали их, они продолжали давить в надежде, что она уступит. В последний раз это случилось час назад. Прыщеватый, пучеглазый нефтепромышленник из Хьюстона, в фосфоресцирующих желтых брюках и синей рубашке с красным галстуком-ленточкой, которого старались всячески обласкивать, загорелся желанием и стал делать ей авансы. От него пахло буррито, которыми он объелся за ланчем.

Теперь распорядители злились на Д’жоржу за то, что она отказала такому ценному клиенту, за то, что она была «слишком чопорной».

Рейни Тарнеллу, дневному распорядителю зоны блек-джека, хватило наглости выразиться таким образом: «Детка, хватит кобениться!» — словно лечь на спину и раздвинуть ноги перед незнакомцем из Хьюстона было всего лишь проявлением дурного вкуса, вроде ношения белых туфель перед Днем памяти или после Дня труда.

Д’жоржа ненавидела свою работу, но не могла оставить ее. Ни одна другая не приносила бы ей таких доходов. Разведенная, с дочерью на руках, она не получала никаких пособий на ребенка, а чтобы не испортить свою кредитную историю, продолжала оплачивать счета, которые Алан выписал на ее имя, прежде чем уйти, — и потому цену каждого доллара ощущала ох как остро. Жалованье у нее было небольшим, но чаевые давали великолепные, особенно когда один из клиентов начинал крупно выигрывать в карты или кости.

В этот канун Рождества казино было заполнено на одну треть, и чаевые были скромными. Жизнь в Вегасе всегда замирала на День благодарения и Рождество, клиенты не возвращались до 26 декабря. Игральные автоматы приглушенно дребезжали, потрескивали, позвякивали. Многие блек-джековые крупье стояли без дела перед пустыми столами.

«Неудивительно, что у меня дурное настроение, — подумала Д’жоржа. — Натертые ноги, боль в спине, сексуально озабоченный придурок, который считает, что я должна быть так же доступна, как выпивка, ругань с Рейни Тарнеллом, — и за все это никаких чаевых».

Смена закончилась в четыре часа. Д’жоржа поспешила вниз, в раздевалку, нажала на табельные часы, сняла рабочую одежду, надела обычную и выбежала на парковку для сотрудников с такой скоростью, какой позавидовал бы олимпийский чемпион.

Непредсказуемая погода пустыни не создавала праздничного настроения. Зима в Лас-Вегасе порой бывала холодной, с ветрами, которые пробирали до костей, а порой — такой теплой, что люди ходили в шортах и легких топах. В этом году конец декабря выдался теплым.

Грязный, потрепанный «шеветт» завелся всего с третьей попытки, что должно было улучшить ее настроение. Но, услышав, как скрежещет стартер и кашляет двигатель, она вспомнила глянцевый новый «бьюик»: его забрал Алан пятнадцать месяцев назад, когда бросил ее и Марси.

Алан Райкофф. Главная причина дурного настроения Д’жоржи — не сравнить ни с работой, ни с другими вещами, раздражавшими ее. Она отказалась от его фамилии, когда брак распался, вернула девичью — Монателла, — но не могла с такой же легкостью избавиться от воспоминаний о боли, которую он причинил ей и Марси.

Она выехала с парковки на улицу за отелем и попыталась не думать об Алане — безуспешно. Урод. Он улетел на неделю в Акапулько со своей нынешней подстилкой, пустоголовой блондинкой с невероятным именем Пеппер, и даже не потрудился оставить рождественский подарок для Марси. Что отвечать семилетней девочке, когда она спрашивает, почему папочка ничего не подарил ей на Рождество и даже не навестил ее?