Дин Кунц - Чужие

В начале одиннадцатого месяца заключения Джек и Оскар начали составлять план побега. Решено было бежать во время очередной поездки в Народный центр — это место охранялось не так строго, как настоящая тюрьма.

Их молодые, могучие тела ослабели, а их единственным оружием были заточки и иглы из крысиных костей, которые приходилось мучительно долго обрабатывать, затачивать о каменные стены. Оружие, хотя и острое, выглядело смехотворно, и все же Джек и Оскар надеялись одержать победу над вооруженной охраной. Как ни удивительно, они и в самом деле одержали победу. Внутри Народного центра пленников передали охраннику, который проводил их в душ на втором этаже. Охранник держал пистолет в кобуре, не предполагая, что тот может ему понадобиться. Объяснялось это, вероятно, тем, что центр был тюрьмой внутри другой тюрьмы — столицы. Охранник был уверен, что Джек и Оскар деморализованы, слабы и безоружны. Для него стало неожиданностью, когда пленники набросились на него и с дьявольской жестокостью принялись колоть заточками из костей, спрятанными в одежде, дважды проткнув ему горло и выколов правый глаз. Он упал, не издав ни звука, который мог бы привлечь других охранников или солдат.

Джек и Оскар взяли у мертвеца пистолет и патроны к нему, отважно прошли по коридорам, рискуя быть замеченными и схваченными. Но так как здесь располагался всего лишь центр «переподготовки», им удалось дойти до лестницы и спуститься в тускло освещенный подвал, где они быстро и осторожно прошли мимо ряда кладовых. В конце здания они обнаружили погрузочную эстакаду и выход.

Из приехавшего фургона только что выгрузили восемь больших ящиков. Фургон был припаркован близ двух больших боксов. Водитель спорил с каким-то человеком, оба трясли друг перед другом бумагами, больше никого рядом не было. Когда оба развернулись и пошли к застекленному кабинету, Джек и Оскар, не говоря ни слова, бросились к ящикам, прыгнули в фургон и спрятались за оставшимся в нем грузом. Водитель, бранясь, вернулся через несколько минут, захлопнул дверцу фургона и уехал в город, прежде чем была объявлена тревога.

Через десять минут грузовик остановился в нескольких кварталах от центра. Водитель открыл заднюю дверцу, взял один из пакетов, не подозревая о том, что Джек и Оскар находятся всего в нескольких дюймах от него, и направился в здание, перед которым стоял фургон. Джек и Оскар вылезли из машины и бросились прочь.

Через несколько кварталов они оказались на утопающих в грязи улицах, среди полуразвалившихся хибарок; живущие в нищете обитатели этого района радовались новым тиранам не больше, чем старым, и охотно спрятали двух беглых янки. С наступлением темноты, подкрепившись тем, что нашлось у обитателей трущоб, они двинулись дальше — к окраинам. Выйдя к сельскохозяйственным угодьям, они взломали сарай, выкрали оттуда острый серп, несколько увядших яблок, кожаный кузнецкий фартук, джутовые мешки (чтобы смастерить самодельную обувь, когда рассыплется их тюремная) и лошадь. Еще затемно они добрались до настоящих джунглей, где оставили лошадь и снова пошли пешком.

Ослабевшие, без провизии, вооруженные лишь серпом и пистолетом, который взяли у охранника, без компаса, они шли на север через тропические леса, ориентируясь только по солнцу и звездам. До границы было восемьдесят миль. Если бы не Дженни, Джек не выжил бы в этом кошмарном путешествии. Он думал о ней, мечтал о ней, желал ее, и семь дней спустя, когда они с Оскаром оказались на дружественной территории, Джек знал: он не выдержал бы, не будь у него Дженни и рейнджерской подготовки.

В этот момент он решил, что худшее позади. Но ошибался.

Теперь, сидя рядом с женой — магнитофон наигрывал рождественскую музыку, — Джек Твист вдруг почувствовал, что его одолевает скорбь. Рождество было плохим временем: в эти дни он не мог не вспоминать о том, как мечта о Дженни поддерживала его во время Рождества, проведенного в плену, а на самом деле та уже впала в кому и была потеряна для него.

Счастливых праздников.

Отец Стефан Вайкезик шел по коридорам и палатам детской больницы Святого Иосифа, его душа воспарила. Это много значило — он и до этого пребывал в приподнятом настроении.

В больницу пришло множество посетителей, из динамиков доносилась рождественская музыка. Матери, отцы, братья, сестры, бабушки, дедушки, другие родственники, друзья юных пациентов приходили с подарками, сластями и добрыми пожеланиями, и в этом мрачном месте звучало столько смеха, сколько не слышалось за целый год. Даже самые тяжелые больные широко улыбались и оживленно болтали, забыв на время о своих страданиях.

Никто не надеялся так сильно и не смеялся так много, как собравшиеся вокруг десятилетней Эммелайн Халбург. Отец Вайкезик представился, и его радостно приветствовали родители Эмми, две сестры, бабушка и дедушка, тетушка, дядюшка, решившие, что он один из больничных капелланов.

Выслушав днем раньше рассказ Брендана Кронина об этой девочке, Стефан предполагал увидеть счастливо выздоравливающего ребенка, но явно не был готов к тому, что предстало его глазам. Эмми прямо-таки сияла. Всего две недели назад, по словам Брендана, она была умирающей калекой. Но теперь ее взгляд прояснился, бледность исчезла, на щеках появился здоровый румянец. Припухлости на костяшках пальцев и запястьях исчезли. Эмми не была похожа на больного ребенка, отважно сражающегося за выздоровление, напротив, она казалась выздоровевшей.

Самым же невероятным было то, что Эмми не лежала в кровати, а стояла, опираясь на костыли, в кругу восхищенных родственников. Инвалидное кресло исчезло.

— Ну что ж… — сказал Стефан, недолго побыв в палате, — мне нужно идти, Эмми. Я зашел только для того, чтобы пожелать тебе счастливого Рождества от имени твоего друга Брендана Кронина.

— Толстячка! — радостно воскликнула она. — Он такой замечательный, правда? Я ужасно расстроилась, когда он перестал здесь работать. Нам его очень не хватает.

— Я никогда не видела Толстячка, — сказала мать Эмми, — но, судя по тому, что говорят о нем дети, он был для них прекрасным лекарством.

— Он проработал всего одну неделю, — объяснила Эмми. — Но он приходит — вы не знали? Каждые несколько дней приходит сюда. Я надеялась, он придет сегодня, чтобы я могла порадовать его горячим рождественским поцелуем.

— Он хотел заглянуть, но проводит Рождество со своими родными.

— Это здорово! Для этого и существует Рождество, правда, отец? Побыть с родней, повеселиться, показать, как мы любим друг друга.

— Да, Эмми, — сказал Стефан Вайкезик, думая, что ни один теолог, ни один философ не выразился бы лучше. — Для этого и существует Рождество.