Якуб Жульчик - Холм псов [litres]

Чувства когда-нибудь тебя убьют. И как им тебя не убить, если кроме них и нет-то ничего? Самое большее – какая-то земля, какое-то солнце. Нечто общее, то, что существует, нечто вне тебя. Растения, животные. Пусть себе существуют. Для человека человек – это все, что есть. Человек – это мешок чувств, слепых, словно пожар. И человек непрерывно всматривается в собственные чувства, словно в пожар.

Ты ненавидишь эту машину. Ненавидишь то, как она пахнет, и то, что у нее внутри, и мусор в бардачке, и старый диск с mp3 в проигрывателе, на котором записаны какие-то заюзанные альбомы Бьорк десятилетней давности, и еще большее количество мусора под сиденьями. Ты едешь слишком быстро и без фар можешь столкнуться с велосипедистом. Притормози немного. Чувства тебя съедают. Не станут даже кусать, просто проглотят. Ты бы все порвала в клочья. Пепельница наполняется молниеносно.

Ярость такая, что у тебя ноют корни зубов.

Сначала ты останавливаешься на паркинге в лесу. Выходишь, хлопаешь дверьми. Нюхаешь пальцы: пахнут паленым. Втягиваешь глубоко воздух. Он чист, и ты немного успокаиваешься, и уже не боишься, что какое-то дерево сейчас на тебя рухнет. Тебе кажется, что через три километра будет стена. Или въезд в очередной Зыборк.

Потом ты смотришь на телефон, у тебя есть еще два часа. Эта гостиница – она где-то неподалеку, десять километров. Самое плохое, что ты никак на это не влияла. Ты этого не хотела. Не просила. Тебя сюда забрали. А теперь тебе приходится во всем этом быть. Ты сказала Миколаю, явственно дала ему понять: ты привез меня сюда, значит, ты теперь меня отсюда и заберешь. Это твоя обязанность, твоя мужская ответственность.

Вот только он предпочел разместить эту ответственность кое-где в другом месте. Хотел, чтобы ему простили. Все еще хочет. Думает, что все исправит. Что отец и брат будут его принимать, считать взрослым, сильным, таким, как они. Глупыш, несчастье, он сделает все как можно быстрее и любой ценой, только бы дела вернулись к этой его желанной норме, которую сам он даже не может определить.

Не дают деньги азартному игроку. Не дают тому, кто разносит кабак ради забавы. Даже если это семья, брат. Такое нужно знать. Он ведь и сам лечился. Там учат такому. А он все тот же. Она бы убила его, на кол насадила. Он тот же, каким лежал на земле, у площади Спасителя.

Говорят, что отношения между людьми устанавливаются в течение нескольких первых часов. То, кто какую роль займет. Люди – они как собаки.

Вот он как раз тебе звонит. Пусть звонит. Ты, должно быть, его разбудила, он, должно быть, увидел, как ты уходишь из дома. Вчера у него был шанс. Из-за ярости у нее кипит кровь. Вчера у него еще был шанс. Вот что человек получает за свою добрую волю. Добрая воля – это преступление, направленное против тебя самого. Да, поплачь еще, поплачь, словно старая баба под хатой, с платком на голове, получив камни на обед, одни и те же камни со времен войны.

Люди – они как собаки. Первые пару часов знакомства с Миколаем ты провела в «скорой». Помогала ему, чтобы он вообще добрался домой. А теперь удивляешься, что когда ожидаешь чего-то такого от него самого – он сбегает в страхе.

Есть ли вообще какой-то шанс, чтобы бросить это все, продать, сдать в ломбард и начать всю историю заново, с новыми героями, завязкой, перипетиями?

Ну что ж, Юстинка, достаточно сесть в машину и проверить. Через несколько километров из леса показывается гостиница. Напоминает покинутый балаган. Три блеклых, розовых ромба крыш. Поставленные снаружи зонты, рекламирующие пиво и кока-колу. Пара машин на парковке. Размещенные на крыше обшарпанные буквы складываются в надпись: ВАРМИЯ И МАЗУРЫ ПРИВЕТСТВУЮТ ГОСТЕЙ.

Ты затворяешь дверь. Еще раз нюхаешь рукав куртки. Воняешь, словно несколько сотен часов просидела у костра.

Двери открыты. Внутри – выгоревшая звериная шкура на стене. Деревянные длинные столы. Запах пива, окурков и навощенных полов, перебивающий все остальное. Над баром – длинная реклама «Мальборо» из 90-х. На потолке – зеленая маскирующая сетка, точно такая же, как ты помнишь со времен студенчества. Одна замученная официантка в помятой белой блузке кажется призраком, когда носится между баром и столами, за которыми сидят несколько одиноких дальнобойщиков.

– Тут когда-то был стриптиз, – говорит кто-то, ты поворачиваешься. Это главред. Вернее, и. о. Яцек. Сидит за столом, пьет растворимый кофе из чашки «аркорок». Рядом стоит другая такая же, полная, и тарелка с чем-то горячим.

– Садись, – говорит он.

Ты садишься. Я сажусь.

– Ты подсуетился. Не стоило, – говорю, осматриваясь.

– Извиняющийся – должен.

– Тут можно курить?

– Не знаю, – качает он головой и тоже осматривается. Выглядит сонным, но он всегда так выглядит. Должен бы купить себе новую клетчатую рубаху, эта слишком уж обтягивает брюхо. Его приторное, круглое лицо молодого ксендза делается еще приторнее и круглее. Когда я последний раз его видела, это приторное и круглое лицо, оно тоже извинялось перед тобой. За то, что приходится тебя уволить.

– Можно, – говорит официантка и приносит мне пепельницу.

– Ты один?

Он качает головой.

– Тогда за что собираешься передо мной извиняться?

– Хочешь чего-нибудь съесть? – отвечает он вопросом на вопрос.

Из туалета выходит Он. Первое, что я вижу – это ужасный костюм. Сорвала бы с него этот костюм и приказала бы его съесть. Спортивный, льняной, кремовый. В таких Ян Новицкий [85] Новицкий Я. (р. 1939) – польский актер, известный в том числе и своими ролями плейбоев. С Г. Шаполовской снимался в фильме «Великий Шу», в котором играл карточного шулера, пытающегося уйти на покой. в восьмидесятых подбивал клинья к Гражине Шаполовской [86] Шаполовская Г. (р. 1953) – польская актриса театра и кино; в частности, снималась в фильмах К. Кислевского («Без конца» (1984) и «Короткая история о любви» (1988)). в SPATiF в Сопоте [87] Клуб SPATiF в Сопоте – элитный клуб сопотской богемы, официально функционировал как центр «Общества польских актеров театра и кино и Союза польских мастеров искусства». . Впрочем, Он немногим младше Яна Новицкого.

Ты ловишь себя на том, что огонь в тебе уже пылает совсем в другом месте. В другой части живота, потому что чувства смешиваются в животе, там они горят. У меня уже нет к Нему никаких чувств. Что бы Он сегодня ни сказал, каким-то образом вел себя достойно.

Я смотрю на них некоторое время. Откидываюсь на стуле. «Яцек не знает, – думаю. – Нет, Яцек не знает. А Он, похоже, сохранил остатки благородства. В силу своего киндерштюбе [88]. Нет, когда они ехали сюда в одной машине, Он наверняка не рассказывал Яцеку, как я выгляжу голой, какая я, как он заявил когда-то спьяну, «клевая жопка».