Олег Рой - Порог

— Что? — не понял Бизанкур.

— Лед. Все элементарно. Распиливаешь айсберг. Лед тает, получается вода. Древняя, чистейшая. В засушливые районы влет уйдет. Сейчас у них этот бизнес как раз в разработке, а треска идет на убыль. Тулун когда врубился, что из ничего можно нехилого бабла наварить, у него просто крышу сорвало. — Вельзевул усмехнулся. — Мало того, американец на Йоханну глаз положил. Она девка красивая, статная, ничего не скажешь, хоть сука, каких мало. Американцы чадолюбивы, приплод его не смутил, но она почуяла, какие перед ней откроются перспективы, если не будет обузы. Ради красивой жизни она пойдет на все, и ребенка родного не пожалеет. Так что тебе повезло. Тебе вообще везет, пройдоха! Все опять на блюдечке, ее даже уговаривать не придется.

Вельзевул снова довольно захохотал.

— То есть… — не поверил Бизанкур. — Йоханне не нужен ее ребенок?

— Бинго, — кивнул демон. — Ни ей, ни дедуле. Разве что Адамс слюни распустил. Но они же, эскимосики эти, хотят остаться чистенькими… Своими руками ничего делать не будут. Не пойми неправильно, они не жаждут крови и вовсе не испытывают ненависти к ребенку — они ничего к нему не испытывают. Бизанкур, да ты зеленый весь. Треска несвежая?

— Прошу прощения, — пробормотал Жан-Жак. — Мне немного нехорошо… Я сейчас вернусь.

— Поторопись, она может прийти с минуты на минуту, — вслед ему прогудел демон.

И француз опрометью выбежал за дверь.

«Что со мной?» — думал он почти в панике после того, как его перестало тошнить, и он оперся на край раковины дрожащими руками.

В самом деле, с ним происходило нечто необъяснимое. Он ни разу не видел сына Йоханны, малыша с труднопроизносимым именем Тагйулон, но абсолютно ледяное одиночество вмиг сковало его сердце, как будто он оказался замурованным в древнюю глыбу айсберга. Он был маленьким и никому не нужным и знал, что никто не любит его и никто не простит. Трясущимися руками Бизанкур вцепился в не очень чистую раковину и уставился на свое бледное отражение. Из зеркала на него глянули Те Самые Глаза .

«Я люблю тебя, даже такого, — что-то сказало внутри него. — Если ты человек. А ведь ты человек».

И он понял, насколько ему страшно теперь. Когда же он перестал быть человеком и стал игрушкой в лапах темных сил? Да, он был зачат мужчиной и рожден женщиной. Он знал, что они с отцом внешне похожи и хранил воспоминания о нем из раннего детства. Ги де Бизанкур был молчаливым, рассеянным и добрым.

И он убил его. Убил своего отца. Это уже были не мысли и воспоминания: в него хлынули непривычные чувства, делая его совершенно другим существом. Слабым. Беспомощным. Он, Жан-Жак-Альбин, таким не был никогда! И теперь он яростно воспротивился этим новым пугающим ощущениям. Его затопил страх. Он одинаково страшился и света, и тьмы. Он даже помыслить не мог о том, что ждало его в конце, на дне бездонного колодца, если он не сможет выполнить свое последнее задание. Он боялся этих беспощадных и всепрощающих глаз, которые ждали от него одного — искреннего раскаяния.

Можно подумать, если он раскается, все сделанное им испарится, и оживут все, кто погиб от его руки, по его милости. Как можно это простить? Немыслимо!

Как-то Жан-Жаку попалось на глаза слово «неврастеник», и он долго смеялся и над словом, и над объяснением слова. Это дико, он никогда не был неврастеником, в нем всегда присутствовало рациональное начало. Даже когда он понял, что лишился поддержки Беллы, он упрямо двигался дальше. Ему нужно то, что было у него всегда, — власть, покой и безнаказанность. Это его мир. И тот, кто посягнет на его мир, будет уничтожен, изгнан. А теперь его холодный покой поколеблен, и на его место змеей вползли беспомощность и страх. Это было невыносимо!

Поэтому Бизанкур, яростно уставившись в собственное отражение, как много веков назад, при дворе Климента Шестого, вызвал в зрачках своих бушующий огонь. А увидев его, прошипел:

— Если Ты… еще раз… посмеешь смотреть на меня такими глазами, то я… тебе их выколю!

Говорить подобное было по меньшей мере безрассудным. Если не считать того, что это было отвратительным кощунством… Нет, он не боялся, что сейчас разверзнутся хляби небесные и некая кара поразит его немедля. Это-то и пугало. Ведь коротенькое, простое и, в сущности, дурацкое заклинание срабатывало тотчас. Почему же Он медлит?! Почему не поразит его молнией?

«А ты ведь этого ждешь…» — еле слышным дуновением раздалось вокруг.

Да. Он этого ждал. Жан-Жак понял это с пугающей ясностью. Что-то, разрушающее его изнутри этими елейными мыслишками, — попытками пробудить совесть, стремлением воззвать к милосердию — хотело изменить его природу. Ведь, увы, уже при его рождении и даже зачатии «что-то пошло не так». Но выбор у человека есть всегда. Между добром и злом, светом и тьмой, как бы по-детски наивно и тривиально это ни звучало. И свой выбор Жан-Жак сделал.

— Нет, не будет у меня другого выбора, — кривя рот, прошипел он в пространство. — Я уже сделал его, и меня он устраивает!

Раздраженно отмахнувшись от, как ему показалось, тихого скорбного вздоха, раздавшегося в его голове, он поспешно вернулся к себе в комнату и опешил.

Его ждали, и это был не Вельзевул. Это была Йоханна собственной персоной.

Он знал от Вельзевула, что она придет, и думал, что она окажется плосколицей дурнушкой, как и большинство виденных им в Интернете здешних особей. Но нет — высокие скулы, необычного разреза чуть раскосые глаза и сонный, словно обращенный в себя взгляд. Фигура статная, точно высеченная из ледяного монолита. Не гламурная красавица — дочь вождя. Какой бы ни был у нее папаша, но Йоханна выглядела именно дочерью вождя. Она смотрела ему в глаза абсолютно бестрепетно, и ее жест, которым она неторопливо заправила за ухо прядь темных волос, был плавен, словно изгиб реки. Бизанкур поймал себя на том, что смотрит на нее до неприличия долго, пауза затянулась.

— Мне сказали, что вы можете решить мою проблему, — вместо приветствия сказала Йоханна.

— Вот как, — после паузы уронил Бизанкур. — И кто это сказал?

— Человек, который только что тут был. Знакомый партнера моего отца, — невозмутимо пояснила она.

— Партнера? Фила Адамса? — блеснул осведомленностью Жан-Жак.

— Да. — Губы Йоханны сложились в улыбку, но глаза оставались холодными. — Мы уедем с ним отсюда. Мне обещали, что вы поможете.

— Но вы же знаете, что должны будете сделать, чтобы уехать? — уточнил Жан-Жак.

— Нет, но вы мне скажете. — Ее безмятежность была сродни древней силе айсбергов — непоколебимая, спокойная, глубокая.

— Вы понимаете, что больше не увидите своего ребенка? — все еще не веря, спросил дьявольский исполнитель.

— Так это будет только хорошо, — хладнокровно ответила дочь северного народа. — Зачем ему мать, которой совершенно все равно, что с ним станет. Он появился по ошибке. А ошибки нужно исправлять.