Олег Рой - Порог

И чудовище, исторгнутое адом, протянуло шесть своих конечностей к ребенку. Оно бережно приняло крохотное тельце в свои объятия и покачало его, как не способна качать даже самая нежная мать.

— Я, первый ангел в первых небесах, король, свергающий королей земных, сидящий под древом Смерти, звонящий в колокола семи грехов, говорю тебе: дитя, будешь наделен ты властью и силой. Долог будет жизненный путь твой и велики, беззаконны и страшны будут перед людьми деяния твои.

Голос, а точнее, голоса Вельзевула, звенящие натянутыми струнами, как арфа преисподней, звучали воркующе и вкрадчиво, точно пел он колыбельную:

— Демоном обжорства называют меня. Не означает это, что будешь ты тучным, но будешь пребывать в изобилии, и любой лакомый кусок, желаемый тобою, немедля будет тебе доставаться. Употребляй лишь во благо себе дары мои, но никак не на погибель. Дарую тебе защиту мою и покровительство мое. Именно тебе по праву принадлежат лучшие куски. Помни это, особенно в пору отрочества, когда отроку надлежит питаться достаточно, дабы приобрести стать и силу мужчины. Все лучшее будет твоим, а кто воспротивится этому, будет наказан мною. Да будет так!

Вельзевул, вытянув в трубочку полные красные свои губы, тихонько подул в лоб Жан-Жаку, и это, несомненно, было лаской. Младенец вдруг распахнул еще мутные свои глазенки, которые яснели на глазах, узрел страшный лик склонившегося над ним архидемона, но не испугался. Напротив, прижмурился, точно прикорнувший у камина котенок, досыта насосавшийся молока, и от полноты бытия пустил в потолок струйку из пока крошечного, но, несомненно, живительного своего отростка. Вельзевул, увидя это, оглушительно расхохотался, и ему тоненько вторил заливистый тонкий смех малыша Жан-Жака.

— Прими же подарок мой, — прогудел архидемон. — Этот подарок — для особенных детей!

И тотчас огромный шершень взмыл в воздух, отделившись от тела хозяина, и спикировал вниз маленьким смертоносным снарядом, нацелив свое жало на беззащитного малютку. Миг — и жало впилось в правое плечо его, моментально выжгло на нем изображение странного насекомого, в котором при желании можно было усмотреть и муравья, и блоху, и пчелу, и муху. Напоминало оно причудливое родимое пятнышко.

В момент укуса взрослый Жан-Жак вскрикнул, ибо родимое пятно (вот когда оно у него появилось!) стало невыносимо печь огнем, а малыш завозился и тоненько захныкал. Но Вельзевул тотчас подул на укус, и боль утихла у обоих.

Меж тем Вельзевул вновь вознес крошечное тело ребенка:

— Признак множественности отличает это удивительное насекомое, изображение которого ты отныне будешь носить на себе. Родимые пятна такого толка инквизиция считает отметинами дьявола. Истинно так, но ни один инквизитор до тебя не доберется, хотя некоторое время они вокруг тебя будут в изобилии… Когда ты подрастешь, этот магический знак превратится в способность, которая много раз поможет тебе, а пока же не думай о том. Мне нынче пришло время уйти, ибо не только я хочу в эту ночь принести тебе дар свой.

Фигура Вельзевула начала распадаться на глазах, рассыпаясь на тысячи снующих и гудящих маленьких тварей, из которых и была составлена. Те, беснуясь, принялись метаться роем меж четырех стен, точно вдруг сообразив, что миссия их выполнена, а что делать дальше, неизвестно. Их хаотические метания сопровождал все тот же мускусный запах, который постепенно выветривался вместе с покидающим дом мушиным племенем, тогда как Жан-Жак продолжал беспечно возлежать в воздухе на высоте полутора человеческих ростов, довольно повизгивая…

— Вельзевул? — не веря своим глазам, прошептал Жан-Жак.

Вот почему он немедля признал главенство гостя, вот отчего им овладели странная робость и настороженность…

— Ну да, вот таким я сейчас прикидываюсь быдлом, — рассмеялся демон. — Излишний пафос нынче неуместен. Пей и закусывай, потолкуем.

Все еще обескураженный, Бизанкур потянул себе кусочек ветчины. Вельзевул проследил взглядом его движения.

— Ты как не живой, — фыркнул он. — Ни рыба ни мясо.

— Я… растерян, — смешался Жан-Жак. — И хотел спросить… Ведь их осталось только двое. Добродетелей.

— Ну? — не понял Вельзевул.

— Как же, например, Левиафан?.. Зависть… И еще какие-то добродетели должны быть — или доброта, или что там еще… Что является противоположностью?

— А, ты об этом, — отмахнулся демон, жадно вгрызаясь в румяный кусок курицы, неизвестно как оказавшейся на скудном столе. — Не думай, что все это поддается какой-то строгой классификации, — я тебя умоляю. Это все люди выдумали, так им удобнее. Перемешивали, перетасовывали, систематизировали, кто к какому ведомству относится. Они ведь мерили по себе, не соображая, как на самом деле обстоит дело. Веками спорили, смешные людишки… Ешь давай, чего застыл!

Жан-Жак механически жевал кусок ветчины, не чувствуя вкуса и не замечая, как на столе появляются то пышная гроздь винограда, то восточные сладости, — Вельзевул не преминул побаловаться излишествами, несвойственными здешней кухне, ведь для него разнообразить меню не составляло никакого труда.

— А как на самом деле обстоит дело? — глухо спросил Бизанкур.

— Проще, чем кажется, — продолжал с набитым ртом демон чревоугодия. — Имя нам легион. И пороков у людишек легион. Не ломай ты над этим голову, давай лучше хлебнем еще пива, оно прямиком из Баварии. А в Гренландии скоро «сухой» закон введут, вот увидишь…

Они чокнулись бутылками, и Вельзевул осушил свою одним глотком.

— Кстати, ты почти угадал, я себя сделал похожим на папашу Йоханны, — заметил демон и пояснил: — Чтобы ты понял, с чем тебе предстоит иметь дело. Нечто грубое, рыгающее, пукающее, но умудряющееся как-то выплывать и преуспевать. На самом деле тебе с ним, возможно, даже не придется беседовать лично. В общем, дело в следующем. Девка Йоханна залетела по пьяни в шестнадцать, дело здесь вполне обычное. А ее мать умерла года три назад, оставив дочь в возрасте, когда за девицами глаз да глаз. И три года девица постигала науку взросления. Повзрослела она в одну прекрасную ночку неизвестно с кем, по пьяни. Тулун, понятное дело, был в бешенстве — куда ему сейчас такая обуза. Житье тут — не позавидуешь, а у него только дела в гору пошли с треской его. Он страшно пилил дочь за то, что она аборт делать не стала. Но Йоханна оказалась девушкой на диво практичной, не смотри, что соплячка. Здесь быстро взрослеют. Когда она еще только залетела, то поняла, что лучше родить, чем калечить себя абортом. А сейчас у нее появились четкие планы на жизнь.

— Вот как, — уронил Бизанкур. — И что это за планы?

— Да свалить отсюда как можно скорее, — хохотнул Вельзевул. — Я не удивлен. Как тебе эта гостиница? Уверяю тебя, здешние дома еще хуже. То ли общежития, то ли бараки. Отдельно стоящие вообще похожи на собачьи будки. Уровень нищеты примерно как в Средневековье. Видел таблички на домах, запрещающие справлять нужду в подъездах? Думаешь, это шутка? Хрен там. А местных видел? Нищета и алкашня. В Нууке, столице, еще ничего. Хотя это «ничего» — только по здешним меркам. Так вот, молодая мамаша довольно ушлая, ребенок ей вообще не нужен. Она спит и видит покинуть этот «рай», где не дома, а цветные скворечники да вечная мерзлота. Казалось бы, нет проблем, подкинула ребенка в детский дом и гуляй — так здесь многие поступают, кстати. Правда, это надо было делать сразу же. Но все в округе уже знали, что Йоханна «нагуляла». Это не то чтобы позор здесь, просто папане Тулуну совсем не в кассу. У него партнер серьезный появился, американец, Фил Адамс — Тулун с него буквально пылинки сдувает. Знаешь, что он ему предложил? Не знаешь. Лед продавать. Вместо трески.