Алла Озорнина - Ты – в игре! и другие ужасные истории [сборник litres]

«– Ну, я все сказал, – произнес Прохор Федотыч и добавил: – В суд можете на меня подать. Но это потом, а пока – готовьтесь…

Теперь мне стало понятно, почему родители такие расстроенные.

Еще бы: мамина сестра при смерти. И тут я вспомнила…»

Разбушевавшийся ливень с грохотом распахнул окна, и в комнату ворвались потоки проливного дождя.

Свеча погасла.

Стало темно.

Девчонки, вскочив, помчались за тряпкой и ведром, принялись вытирать пол.

Когда все окна были закрыты, вода с пола собрана, свечи зажжены, все опять сели в кружок.

15 августа 1935 года.

6 часов вечера.

И тут я вспомнила, что на самой окраине Березовки живет баба Феня. Бабу Феню все боятся и обходят ее дом стороной, хотя че его обходить, когда он и так в стороне стоит. Но если у кого-то пропадает корова или не задается урожай, все идут к бабе Фене. Тайком.

Конечно, на месте родителей я бы давно к ней сходила, но они не верят ни в порчи, ни в заговоры. Они даже не поверили в то, что из зеркала во дворце по ночам выходит призрак! А я верю, только стараюсь не говорить об этом, потому что скажут: пионерка, а всякую чушь несет.

В общем, я решила сходить к бабе Фене. Вдруг поможет? Тогда и тетя Клава выздоровеет, и Прохора Федотыча в тюрьму не посадят.

И пошла.

15 августа, 9 часов вечера.

Я никогда прежде не была у бабы Фени. А живет она, как я уже говорила, на самом краю Березовки.

Сначала все было как обычно: иду да иду себе по поселку. А чем ближе к бабе Фене, тем идти тяжелее. От страха, наверное. Я же писала, что я – трусиха и всего боюсь, особенно темноты и кладбищ. Но тут я поняла, что боюсь еще и бабу Феню. Несколько раз я хотела повернуть обратно, но каждый раз вспоминала, что, во-первых, я – пионерка и должна доводить начатое до конца, а во вторых, когда я стану смелой, со мной точно захочет дружить Миша Полотенцев. Смелых любят, потому что со смелыми не страшно.

И все равно было страшно, а когда я зашла в сени, то чуть не упала в обморок – со всех сторон меня окружили свисающие с потолка призраки. Я никогда не слышала о том, что призраки могут свисать с потолка, но оказалось, что и такое бывает. В темных сенях они были почти черными, и при моем появлении они закачались и стали ко мне приближаться. От страха я, кажется, одеревенела.

И тут вдруг из-за дверей послышался скрипучий голос:

– Заходи, че стоишь? Веников испугалась?

Я присмотрелась – и точно, веники!

Открыла дверь – сидит бабушка старенькая, нос похож на большую картофелину. Лицо морщинистое, напоминает географическую карту.

– Беда в вашей семье, – проскрипела она. – Садись, смотреть будем.

На улице еще светло, лето ведь, темнеет поздно, а у бабы Фени почти темно – окошечко малюсенькое, да еще ветки черемухи его закрывают.

Мне еще страшнее стало. Что смотреть? Разве можно отсюда увидеть, что с тетей Клавой творится?

А баба Феня выдвинула ящик стола, достала трясущимися руками небольшой мешочек, развязала крючковатыми пальцами веревку, потрясла мешочек над столом – из него высыпались черные бобы и разлетелись в разные стороны.

Баба Феня ахнула и уставилась на меня.

Юрий Николаевич медленно шел по коридору.

Было непривычно тихо и темнее обычного – из трех свечей в каждом дежурном канделябре горело, как и положено, по одной, причем, желтой.

Чем ближе учитель подходил к залу, тем медленнее становилась походка. Ему казалось, будто ноги отстают от туловища. Перед входом в зал появились новые ощущения: неприятное познабливание и противный тугой комок, который поднимался от живота к горлу. А ведь еще несколько минут назад он пришел к выводу, что Григорий Васильевич, в чьем теле он сейчас находился, куда смелее и увереннее, чем он.

«Да чего бояться? – подбадривал себя Юрий Николаевич. – Взгляну на зеркало, посмотрю, какие свечи горят в канделябрях – и обратно! А впрочем, зачем мне смотреть в зеркало? Мне и не надо смотреть в зеркало – я же пошел, чтобы только проверить свечи, и все».

Он поймал себя на том, что уже ждет не дождется, когда будет возвращаться обратно. Ему захотелось сделать это немедленно, не доходя до зала. Точно такое же желание было год назад, когда он ложился в гроб. Но ведь там, в гробу, на самом деле было опасно, по крайней мере, ему казалось: а вдруг опустят в могилу, а поднять забудут. Но какая опасность может подстерегать сейчас?

«Еще три шага… Два… Один… – говорил себе Юрий Николаевич. – Вот молодец! – Он уже входил в зал. – Вот видишь, ничего страшного!»

Но все равно было страшно.

«А я не дам страху победить себя», – сказал учитель, заставляя себя идти вдоль стен и проверять работу Петьки. Здесь тоже было почти темно: в нескольких дежурных бра горели, как и положено, желтые свечи.

«Надо будет разобраться с этой несносной Акулиной, – подумал он, – чего цепляется к парню?»

Убедившись, что с освещением все нормально, Юрий Николаевич начал рассматривать висевшие на стенах портреты императоров и императриц – к своему стыду, он так до сих пор и не разобрался, кто есть кто, кроме Екатерины II и Петра I. И тут же вспомнил напутствие Петра Кирилловича о том, что завтра, к приезду гостей, нужно, чтобы кто-нибудь из прислуги обязательно протер все эти портреты, но не полностью, а всего лишь глаза. Почему только глаза, уточнить не успел: Петр Кириллович уже убежал по делам.

Ну вот, пожалуй, и все. Все осмотрено, проверено, можно возвращаться обратно. И Юрий Николаевич, похвалив себя за то, что все-таки довел дело до конца, повернулся к двери.

Вдруг стало холодно, подул ветер, заколыхались язычки свечей. Некоторые погасли. Стало еще темнее.

Учителя охватила слабость. Он с трудом добрался до окна, вцепился, чтобы не упасть, в плотную бархатную штору и буквально повис на ней.

Послышался грохот: бум-бум-бум – будто кто-то бросал с размаху огромные булыжники.

На лбу учителя выступил холодный пот. Он уже с трудом стоял на ногах и боялся, что скоро у него не останется сил даже держаться за штору.

Он взглянул на самое большое в мире зеркало: отражавшиеся в нем портреты, которые он рассматривал еще несколько минут назад, расплывались…

Грохот становился все ближе, из глубины зеркала послышался скрежет, и, спустя какое-то время, из него выдвинулось нечто, похожее на кость, на которой болтался лапоть. «Нога!» – понял Юрий Николаевич. За ногой появилась грудная клетка с ребрами, которые просвечивали через прозрачные истлевшие одежды. После высунулись голый череп с пустыми глазницами, вторая нога, кости рук, болтающиеся на суставах… Бум, бум, бум! «Призрак! – пронеслось в голове у Юрия Николаевича. – Пришелец с того света!» Он затаил дыхание.

Послышался скрип – это пришелец поворачивал голову к окну, рядом с которым теперь уже с головой учитель зарылся в штору, и медленно двинулся к дворецкому. Бум-бум-бум! Дойдя до окна, остановился. Стоял долго, будто размышляя, нужно ли отдергивать портьеру. Решил, что не нужно, и вот уже громкие шаги пересекают зал, подходят к центральной лестнице и уже оттуда слышится – бум, бум, бум!