Майкл Макдауэлл - Элементали [litres]

– Индия, я никогда не видела, чтобы кто-то настолько сильно притягивал песок, как ты!

Индия не выходила из дома все утро. Как песок попал в манжеты и туфли? Об этом, однако, она ничего не сказала своей бабушке, а стала рассказывать Большой Барбаре кое-что о жизни в Верхнем Вест-Сайде.

После отъезда Лоутона МакКрэя и Сонни Джо Блэка жители Бельдама почувствовали себя несчастными. Их огорчала не только перспектива перемен для самих себя, их возвращение в Мобил исключительно для выгоды Лоутона, в то время как им было так хорошо в Бельдаме. То, что сам Бельдам – рассматриваемый как место и как предмет – мог быть обречен, было для них почти невыносимо. Люкер сказал сестре, что, возможно, будет жить полной жизнью, если вдруг уедет завтра и никогда больше сюда не вернется, но только до тех пор, пока будет уверен, что Бельдам остается прежним, а если же он узнает, что это место сильно изменилось или полностью разрушено, его жизнь изрядно оскудеет. Для них всех Бельдам представлял собой справедливую и доступную награду за страдания, неудачи и труды в этом мире – словно рай на земле, и он напоминал другой, библейский рай, – тем, что был светлым, далеким, вневременным и пустым. И то, что в таком несовершенном мире такое совершенство, как Бельдам, должно подвергнуться опасности со стороны Лоутона МакКрэя, этого грубого коварного сукина сына, было оскорблением для каждого человека, способного хоть чем-то дорожить.

И это самое совершенство Бельдама подавило их гнев и тревогу. Дождь продолжался днем и ночью, но на следующее утро стало светло и жарко, и пар поднимался из тысяч воронок лагуны Сэнт-Эльмо уже в семь часов. Дофин поклялся, что никто не навредит Бельдаму, пока он жив, и другие спокойно позволили себе в это поверить. К полудню, когда Большая Барбара жаловалась на жару похуже, чем в кипящем котле, никто уже не думал о Лоутоне МакКрэе, и ничто их не огорчало так, как мысль об отъезде в Мобил на следующей неделе. Они вполне могли вернуться в Бельдам после четвертого, но понимали, что такой перерыв испортит все очарование отпуска.

Визит Лоутона МакКрэя больше всех потряс Индию. Из-за своей юности она не понимала тонкого языка угроз, убеждений и намеков южных бизнесменов и была уверена, что Лоутон МакКрэй сможет проигнорировать возражения мягкотелого Дофина, и Бельдам – куда она уже распланировала ежегодные визиты с отцом до конца времен – будет стерт с лица земли. А потом сделанные ею фотографии дома можно будет найти на страницах нового издания «Затерянной архитектуры Америки». Ее немного утешала мысль, что Люкер в конечном итоге станет богатым благодаря сделке с нефтяными компаниями, но затем она начала опасаться, что дедушка найдет способ лишить своего сына законной доли доходов. Остальные весело послали Лоутона МакКрэя в преисподнюю, но для Индии он восстал оттуда с черной кожей и красными крыльями, и его зловонная тень накрыла весь Бельдам.

Индии МакКрэй нравилось иметь врагов. В школе она всегда выбирала в классе ребенка, которого наполовину презирала, наполовину боялась, с кем обращалась одновременно и пренебрежительно, и уважительно, поочередно то плевалась на него, то перед ним стелилась. Эта модель поведения стала настолько очевидна для учителей, что они позвали Люкера, объяснили ситуацию и посоветовали отвести Индию на терапию. В тот вечер Люкер сказал Индии, что она просто маленькая дурочка, и если она и хочет кого-то ненавидеть, то нет лучше выбора, чем ненавидеть мать (которую они видели на улице неделю назад). Индия приняла этот совет, а когда эта женщина перестала представлять угрозу, ее место занял управляющий соседнего здания, жестоко обращавшийся с животными, но он был забыт в Алабаме, где не было визга и писка, напоминающих Индии о его предосудительном времяпрепровождении.

В Бельдаме врагом стала Одесса, но не потому, что она сделала что-то плохое, и даже не потому, что Индия инстинктивно ее недолюбливала, а только потому, что ей было неудобно ненавидеть кого-то другого: Люкера, Большую Барбару, Ли или Дофина.

Индия всегда считала себя политически либеральной – как и Люкер, – и этот либерализм создавал ей проблемы со слугами. Другие атрибуты богатых не беспокоили ее, и Индия часто пользовалась щедростью некоторых друзей Люкера: выходные в больших домах, поездки на лимузинах и частных самолетах, белужья икра и шампанское «Дом Периньон», закрытые показы и пустые пляжи – всем этим она наслаждалась без зазрения совести. А вот слуги ходили, разговаривали и чувствовали, но при этом не были равны, и Индия считала, что иметь с ними дело практически невозможно. Она ничего не просила у Одессы и предпочла бы готовить сама себе всю еду, чем приняла бы обслуживание чернокожей женщины, но Одесса настаивала на том, что эта кухня принадлежит только ей. Кухней же в доме МакКрэев Индия пользоваться не могла, потому что там даже не были подключены газ и холодильник.

Но Лоутону МакКрэю удалось триумфально занять то место, на котором Одесса находилась в воображении Индии лишь условно. Этот мужчина идеально подходил на роль врага – так же идеально, как и ее мать: презренный, жестокий, могущественный и представляющий непосредственную угрозу. Поэтому уже вечером того самого дня, когда приезжал Лоутон, все заметили перемену в отношении Индии к Одессе: улыбка, которой никогда раньше не было, готовность работать вместе над пазлом, персональное и искреннее пожелание спокойной ночи.

Однажды дождливой ночью Индия лежала в постели, ожидая своего отца; у них сохранился обычай разговаривать несколько минут в конце дня, несмотря на то что в Бельдаме ничего не происходило. Свет в доме МакКрэев погас, темно было и в доме Сэвиджей на другой стороне дороги. Залив во время отлива казался грубым и далеким. Впервые с момента приезда Индии понадобилась не только простыня, но и одеяло, и даже тогда она пару раз вздрогнула от холода. Дождь хлестал через открытые окна и заливал пол комнаты.

Индия передвинула кровать еще в первую ночь, и теперь там, где она сидела, было видно окно спальни третьего дома. Но только в хорошую погоду и по ночам, когда светила луна; сейчас же за подоконником была тьма.

Люкер вошел и остановился у окна, выходившего на воду.

– Черт побери! – сказал он. – Я даже не вижу гребаного залива!

Индия, глаза которой привыкли к темноте, могла видеть только, как отец отошел от окна и прислонился к стене, скрестив руки на груди.

– Заметил, что, когда ты сюда приезжаешь, твой акцент возвращается? – спросила она.

– Нет, – он засмеялся, – правда?

– Не можешь отличить?

– Нет, не можу.

– Что ж, – сказала Индия, – во-первых, ты сказал «не можу» вместо «не могу». И начинаешь говорить, как Большая Барбара. В Нью-Йорке у тебя вообще нет акцента, никто не догадывается, что ты из Алабамы. В Нью-Йорке ты говоришь с акцентом только по телефону с кем-то из Алабамы. Тогда он возвращается.