Майкл Макдауэлл - Элементали [litres]

Другая рука Одессы поднялась и заткнула Индии рот.

Через пару дней после визита Лоутона МакКрэя в Бельдам Дофин Сэвидж вернулся в Мобил на оглашение завещания матери. Ли вызвалась сопровождать его, но он заверил ее, что в этом нет необходимости. Поскольку он знал содержание документа, чтение было лишь формальностью. Завещание было составлено в соответствии с его собственной консультацией с семейным адвокатом, и понадобилось три месяца, чтобы убедить умирающую мать подписать документ. Дофин сказал Ли, что она может поехать с ним, сделать покупки, проверить дом, заняться в Мобиле чем угодно после месячного отсутствия в городе. Но Ли и все остальные, на кого также распространялось приглашение, отказались: все дела в Мобиле могут подождать до следующей недели, когда, согласно распоряжению Лоутона, им придется вернуться.

Когда тем утром Индия прогуливалась мимо «Джипа», припаркованного на краю двора, она с удивлением обнаружила внутри Одессу в темных очках и соломенной шляпе от солнца.

– Почему ты уезжаешь? – спросила ее Индия. – Нужно что-то купить?

Одесса покачала головой.

– А зачем тогда? – продолжила допрос Индия, когда стало ясно, что Одесса не собирается отвечать.

– Спроси мистера Дофина, – прошипела Одесса и кивнула в сторону дома Сэвиджей. Дофин выходил через черный ход.

– Ты готова? – спросил он Одессу, и та подняла руку в знак подтверждения.

Подойдя ближе, он сказал Индии:

– Уверена, что не хочешь поехать? Тебе здесь не надоело? В Бельдаме не так интересно, как в Нью-Йорке, это я знаю точно!

– Почему Одесса едет с тобой? – спросила Индия.

Дофин, казавшийся угрюмым и незнакомым из-за костюма, остановился, прежде чем сесть в «Джип».

– Она приберется в склепе. Сегодня месяц, как похоронили маму.

Смущенная тем, что заставила Дофина сознаться в акте сыновьей почтительности, Индия спросила:

– Ты же вернешься сегодня вечером?

– Я разделаюсь с адвокатом к четырем, – сказал Дофин, – но не ждите нас к ужину. Мы, наверное, остановимся перекусить по пути.

Большая Барбара и Люкер появились на веранде и помахали на прощание, когда Дофин заводил «Джип».

– Подождите! – воскликнула Индия. – Сможете кое-что сделать для меня в Мобиле?

Дофин улыбнулся.

– Чего ты хочешь, Индия? Хочешь, чтобы я привез открытку с видом на пробку?

– Нет, – сказала она, – подожди, пожалуйста, секундочку, я сейчас вернусь.

Дофин кивнул, и Индия забежала в дом. Спустя несколько минут она вернулась и вручила ему два маленьких серых пластиковых цилиндрика.

– Это пленка, – сказала она, – я ее подписала и все такое. Не мог бы ты взять ее и где-нибудь проявить?

– Конечно, – ответил Дофин, – но она, скорее всего, не будет готова к тому времени, когда мы отправимся обратно.

– Ничего страшного, на следующей неделе заберу.

Он кивнул, сунул цилиндрики в карман и уехал, посигналив на прощание.

– Не стоит отправлять хорошую пленку во всякие ларьки, – сказал Люкер дочери за обедом. – Они всегда ее царапают. Можно было подождать, пока мы вернемся в Нью-Йорк, и я бы сам сделал все правильно.

– Там были фотографии третьего дома, – сказала Индия. – Ты как раз тот, кому я бы не доверила эту пленку.

Люкер рассмеялся.

Мобил находился почти в двух часах езды от Бельдама; Дофин и Одесса появились на подъездной дорожке у Малого дома незадолго до полудня. Одесса, которой не нравились две другие горничные Ли, очень хотела нарушить идиллию их хорошо оплачиваемой праздности, но Дофин настоял на том, что нужно позвонить им до прибытия в город и подготовить к своему приезду. Он даже не позволил им сделать ему обед, а остановился в сетевом ресторане с жареными цыплятами и заказал там еду себе и Одессе.

Обе горничные заявили, что счастливы снова его увидеть, хотя голоса их были безжизненными, а плечи – опущенными, так что только такой легковерный человек, как Дофин, счел бы их приветствие искренним. Они передали ему три обувных коробки, заполненных почтой, и ящик из-под персиков, набитый каталогами для Ли. Дофин и Одесса сели на противоположных концах длинного стола и поели курицу. Последовавшая за этим инспекция Большого дома показала, что там все в порядке.

В багажник черного «Мерседеса» горничные положили грабли, метлу, мешок с тряпками и коробку с моющими средствами. Они не вызвались помогать Одессе с уборкой семейного склепа Сэвиджей. Но когда Дофин выруливал с подъездной дорожки, он сказал Одессе:

– Сначала мы заедем в аптеку и отдадим пленки Индии, а потом вместе поедем к адвокату.

Одесса сказала:

– Высадите меня на кладбище. Как раз к тому времени, когда вы закончите, я тоже буду готова, это не займет…

Дофин прервал ее:

– Одесса, я не говорил тебе этого, потому что знал, что тебе не понравится, но мама упомянула тебя в своем завещании. На самом деле только мы с тобой – единственные, кто вообще упоминается, – лично, я имею в виду, так что мы вместе должны прийти к адвокату. Когда мы там закончим – а это недолго, – поедем на кладбище и приберемся. Я хочу помочь…

– Мистер Дофин, вам нужно было сказать! – упрекнула его Одесса. – Я с вашей матерью никаких дел не имела, а она вписывает меня в завещание. Лучше бы она этого не делала.

– Ну, если тебе станет легче, могу сказать только, что она не хотела этого делать, но я ее заставил. Это моих рук дело. Я продиктовал адвокату, что нужно написать, а потом просидел в ее комнате три месяца, пока она наконец не подписала завещание.

– Хорошо, – сказала Одесса, – если это не ее желание, думаю, все в порядке.

В кабинете Дофина поприветствовал не только адвокат, но и президент и все сотрудники фирмы, не привыкшие появляться здесь в субботу – Дофин, как-никак, был третьим богатейшим человеком в Мобиле и единственным в этом списке, родившимся в Алабаме. Чтение завещания Мэриэн Сэвидж было чистой формальностью. Она оставила четверть миллиона долларов монастырю, где проживала Мэри-Скот, учредила стипендию для медсестер в колледже Спринг-Хилл, пожертвовала на новое крыло школы при церкви Святого Иуды Фаддея и предоставила Одессе ежегодную пожизненную ренту в размере пятнадцати тысяч долларов, выплата которой должна будет прекратиться после смерти чернокожей женщины. Все остальное досталось Дофину. Мэриэн Сэвидж не любила своего единственного оставшегося сына, но она была Сэвидж до мозга костей и не могла даже подумать о том, чтобы оставить семейные богатства кому-нибудь, кроме Дофина, Ли и детей, которых те могут завести. Подписывая завещание, она дала Дофину понять, что, если бы Дарнли был жив, а Мэри-Скот не ушла в монастырь, все обернулось бы совсем иначе. Дофину достались бы гроши. Но в сложившихся обстоятельствах пришлось оставить ему все.