Дмитрий Костюкевич - Темная волна. Лучшее

— Где ты?!

Мимо Глеба проковылял мертвец в замызганной полевой куртке, стальном шлеме и чёрных сапогах. Челюсть призрака словно выдернули из черепа. Глаза были забиты свернувшейся кровью. Нашивка, свастика…

Мертвец прошёл сквозь велосипедиста, и оба миража потеряли чёткость.

Длинные жёлтые лампы оглушительно моргали, между металлическими конструкциями в кирпичных дырах проскакивали голубые молнии.

А потом в туннеле под Эльбой остались лишь трое.

Глеб, старший и тот, кто шагнул к ним из темноты со стороны южного входа.

Голова нуса едва помещалась в капюшон. Человек ткнул пальцем в розовую опухоль на лбу и крикнул:

— Я забрал их у воды, майор! Теперь они здесь! Продолжают сражаться и умирать. Взгляни на это последний раз!

Мыслеформа была настолько сильной, что увидел и Глеб. Дуэль двух паранормалов прошлого века. Скрученные пальцы пилота Королевских военно-воздушных сил Австралии. Пену в уголках рта унтер-офицера. Две столкнувшиеся стихии, два энергетических потока, извергнутых разумом противников. Немец атаковал первым, но гого (ответный удар) австралийца не уступал в силе.

Глеб не видел в этом сражении ничего прекрасного. Лишь бессмысленность, облачённую в бессмысленность. И восхищение этой матрёшкой разрушений, которая овладела сердцами старшего и человека в капюшоне.

Бессмысленно, особенно в свете того, что паранормалов в те времена не использовали по назначению — о них попросту не знали; ещё не были созданы ни Группа, ни Zentrale, ни что-там-у-них-в-Британии…

Бессмысленно…

Мысль показалась правильной, яркой, способной разорвать замкнутый круг копирования смерти. Она подняла Глеба на ноги и поставила между нусами, лицом к старшему. Надо было остановить его, дать уйти человеку в капюшоне.

Глеб сконцентрировался на полубезумных глазах майора, постарался мыслить направленно, как учили на тестах.

«Бессмысленно. Всё уже было раньше. Копия. Обманчивая красота», — транслировал он.

«Отпустите его. Он уже мёртв. Мертвецы в голове. Холодная вода».

Рот старшего левобоко пополз вверх.

Глеб почувствовал проблеск согласия, словно в голове майора вскрылась рана, и гной уносил напряжение и яд, но… не кончался.

А выплеснулся — прямо в рассудок Глеба. Горячим, ярким, жёлто-зелёным.

Глеб вскрикнул, сдавил виски ладонями, страшно выгнулся назад. Его тело дико хрустнуло. Изо рта выплеснулся фонтанчик крови.

— Уйди! — закричал без слов старший. Не просьба… возможно, попытка обмануть себя, улыбку дочери, оправдать, заглушить. Майор жаждал дуэли не меньше, чем человек в капюшоне.

Кожа рвалась багровыми полосами, сухожилия отслаивались от костей, мускулы натягивались и лопались. Глеба словно сломали через колено, но он продолжал висеть в воздухе, скребя по полу носками ботинок.

А потом стало жарко и бело — и больше никак.

Яд чужих мыслей вскипятил мозг, давление алого пара разломило череп на фрагменты — треугольный осколок вспорол кожу под правым глазом, цветом свернувшегося молока.

Лоб младшего ударился об асфальт. Сердце остановилось. По костям и позвоночному столбу прошлось чёрное землетрясение.

Глеб рухнул, и его встретила и приняла тяжёлая вода.

Дуэлянты мысленно шагнули друг к другу в старом туннеле под Эльбой.

— Мне нельзя, — сказала она.

— Ой, а кто это нам запретил? — поинтересовался он дурашливо. Его пальцы замерли под резинкой её трусиков.

— Матушка Природа. Потерпи пару дней.

Олег погладил Олю по животу, поцеловал в плечо, откатился на свою половину кровати. По потолку проползли серые полосы — во двор свернула машина.

Он не сильно расстроился из-за несвоевременного каприза матушки Природы. Теперь, перед сном, мог спокойно подумать о том, что его волновало весь день и, похоже, не отпустит…

— Я в пятницу уезжаю.

— Куда? — сонно спросила Оля, и её голос с трещиной-хрипотцой всё-таки заставил его пожалеть о несостоявшемся сексе — снять напряжение не помешало бы: не думать о письме, о прошлом…

Она ведь тоже оттуда, неожиданно подумал Олег, из их прошлого. Белокурая, весёлая, воздушная Олька, с которой недолго встречался Стас, танцевали Жека и Игорёк, о которой мечтал Олег… Она нравилась им всем — четырём друзьям, их компании, банде.

— В Брест, — сказал Олег, — в «Оверлук».

Глаза привыкли к темноте. Оля перевернулась на другой бок. Её лицо лежало на подушке красивым овалом, светлая прядь спадала на пухлые, словно искусанные губы… и никуда не делась её лёгкость, её неисчерпаемая юность. Он встретил Олю спустя десять лет и не смог отпустить. А ведь раньше они с ней даже не целовались…

— Ты шутишь? — спросила Оля без надежды на положительный ответ. — Его, наверное, давно снесли.

— Не снесли. А выкупили и достроили. Я погуглил.

— «Оверлук»? Тот самый?

— Ага.

Оля села, зажгла бра и подтянула острые коленки к груди, разглядывая напедикюренные пальчики.

— Рассказывай, — сказала она. Словно ждала сказку на ночь. Тёмную историю.

— На «мыло» письмо пришло. — Он сел рядом с ней и тоже обхватил колени руками. Оля толкнула его плечом. — От кого-то из парней.

— Жека?

Олег обрадовался, что она вспомнила первым Жеку, а не Стаса. Конечно, у Оли со Стасом было не очень серьёзно, не так, как хотел Стас, до самого главного не дошло, но всё-таки… Олег был уверен, что Оля любила Стаса — тогда…

— Не знаю. Может и он. Письмо не подписано. А название ящика… сейчас….

Он взял с тумбочки телефон, открыл письмо и показал. Overluk2004@mail.ru.

Оля прочитала, а затем перечитала. Олег следил за её лицом.

— Хм. А если это шутка?

— Тогда посмеюсь и возьму такси до вокзала.

— Ты на письмо отвечал?

— Само собой.

— И что?

— Тишина.

— Но всё равно поедешь?

Олег кивнул.

— Я с тобой.

— Нет, — вырвалось у него.

— Почему?

— Потому…

— Хорошо, — помогла ему Оля, — хорошо.

Понятливая. Тёплая. Желанная. Осязаемый призрак прошлого.

Её рука зашарила по внутренней стороне его бедра.

— Хочешь, я ручкой?

Он закрыл глаза и утвердительно промычал.

Почему он не хотел, чтобы она ехала с ним?

Из-за Стаса?

Или потому что один из его друзей умер тринадцать лет назад?

Умер и возвратился.

Это практически не имело значения, потому что ничего не изменилось. Потому что они были вместе. Молодые и настоящие. Почти всесильные в своей дружбе, почти дикие в её обнажающихся трещинах.

Они были лучшими друзьями. Которые раз и навсегда. Которые с самого начала. Которые уже никто — огрызки людей, — когда всё кончается. Но, естественно, не понимали этого тогда. Не каждое из условий.

Они просто жили.