Дмитрий Костюкевич - Темная волна. Лучшее

Она посмотрела куда-то вбок и вдруг сильно толкнула Леху. Он упал, свез плечо о сосну, ощутил горячую волну воздуха, камень под Наташкой взорвался гранитными и кровавыми брызгами. Полоса ее крови расцвела на Лехиной футболке, когда-то белой, а теперь серо-зелено-красной.

Наташки больше не было, только кровь и отголосок в воздухе.

— Беги, — сказала она.

Леха побежал. Он падал, поднимался, перекатывался, перелезал через гранитные глыбы, поросшие мхом. Грудь горела огнем, ноги соскальзывали, в глазах плавали темные круги. Танк не отставал, крушил реальность, перемалывал лес, мчался за Лехой.

Упав спиной к валуну, пытаясь перевести болезненное рваное дыхание, Леха вдруг понял, что аж поскуливает от страха. Это было унизительно, как пощечина, и так противно, что страх внезапно исчез. Появилась мысль: лучше умереть стоя, чем сидеть и дрожать, как крыса за камнем.

Он задышал ровнее, потом собрался внутри, поднялся и вышел из-за валуна прямо на танк. Тот остановился метрах в двадцати. Чернота дула смотрела ему прямо в глаза.

— Ну что, Адольф, — сказал Леха тихо. — Стреляй. Цайген зи мир ихь танк, сука фашистская.

— Не выстрелит, — сказал глубокий голос. Леха вздрогнул, повернулся. Из-за дерева вышла девушка, красивая, незнакомая, со строгим собранным лицом. — Я не дам. Давайте мы его обратно в болото затолкаем. Помогайте.

Она медленно пошла на танк. Сначала ничего не происходило, а потом танк начал пятиться. Гусеницы не двигались — огромная машина просто отодвигалась, с каждой секундой была все меньше здесь, все больше где-то еще. Леха смотрел, и вдруг понял, как именно надо надавить на восприятие в голове, чтобы столкнуть танк в болото. Он подошел к девушке, встал с ней рядом. Она повернула голову, улыбнулась ему, как старому другу.

Леха нажал на танк и он исчез, обрызгав камни ряской и обдав их тяжелым запахом мертвечины и застоявшейся воды. Он перевел дух. Девушка повернулась к нему, отряхнула юбку, поправила короткие темные волосы.

— Анастасия Свиридова, — сказала она, подавая Лехе руку для пожатия. Леха ее потряс, недоуменно представился. Девушка считала его удивление, смутилась.

— Я обычно сильно робею при встречах с новыми людьми, — сказала она. — Поэтому держусь строго. Но вообще я веселая, со мной хорошо, вот увидите, Алексей. Вы меня зовите Настей, хорошо? И, может быть, перейдем сразу на «ты»? Учитывая, что мы, ну… будем близки.

Она рассмеялась, взглянув в Лехино ошеломленное лицо.

— Посмотри в небо, Алексей.

Леха послушно задрал голову. Небо наливалось вечерним светом, облаков почти не было, так, чуть перилось в высоте, а далеко над лесом кружила большая птица, ястреб, вроде.

— Это орел, — сказала Настя. — Великий Орел Айы Тойона. Он летит за тобой, чтобы отнести тебя к Центру Мира, к вершине Березы, — она плавно повела рукой, лицо было мечтательное. — Когда Айы Тойон сотворил шамана, он посадил в своей небесной усадьбе березу с восемью ветвями, на которых вили гнезда дети Творца…

Леха закашлялся, Настя отвела глаза от неба, взяла его за руку.

— Я — твоя айя, — сказала она нежно. — Твоя жена в нижнем мире. Пойдем ужинать. Очень важно, чтобы ты здесь поел. Там посмотрим.

Она снова взглянула на птицу в небе, вздохнула.

— Затем, что ветру, и орлу, и сердцу девы нет закона, — сказала тихо, усмехнулась, потерла виски. — Угадай, что я в школе преподавала?

— Эээ… — Леха мучительно пытался вспомнить, откуда строчки и почему они кажутся такими знакомыми. — Историю?

— Неуч! — Настя рассмеялась, потянула его за собой. — Пойдем, пойдем, мой муж, в наш дом-на-холме. Там горит огонь в очаге, накрыт стол и расстелено ложе. Ну давай же, Алексей, перестань упираться. А то я Адольфа опять из-под болота выпущу, будешь по лесу от него бегать. А он дело знает, это он просто пристреливался. Он знаешь какой наводчик знатный, у него даже медаль была.

Леха ступал за ней, как во сне. Они обогнули холм, пошли вверх. Лес выглядел и ощущался настолько обычно, как сотни раз в Лехиной жизни, что дикость происходящего усугублялась многократно. Муж? Орел? Адольф? Сердце девы?

— Комаров нет, — сказал он вслух. — Тут всегда аж воздух звенит, болото близко.

— Здесь нет, — кивнула Настя. — А были, да, помню. Мы сюда с отцом за черникой ходили. На болоте клюква по осени хорошая.

— Так ты… отсюда?

— Отсюда, — рассмеялась девушка. — Отучилась в Питере, преподавала в Рощино. Русский-литература. Комсомолка. Таким все важным казалось. А, вот и пришли.

Дом был деревянный, старый, похожий на бабкину дачу. Но пах иначе, мхом и свежим деревом, а дачу бабка строила из списанных старых шпал и та устойчиво благоухала креозотом.

Леха сидел на лавке за столом, Настя — напротив. Все в доме было очень просто, и еда на столе была простая: хлеб, сыр, салат, печеная рыба.

— Я хотела тебе жареных змей и жаб в сметане подать, — улыбнулась Настя. Леха вздрогнул и осмотрел рыбу внимательнее. Не, вроде нормальная, карась. — Но ты Пэр Гюнта не читал, красивая литературная аналогия была бы потеряна.

Леха оторвал горбушку, откусил. Было вкусно, хотя голода он и не чувствовал.

— Ты ешь не от голода, — сказала Настя. — Ты здесь закрепляешься, связываешь себя с этим миром.

— Зачем? — спросил Леха. Зачем он миру, этому или какому-либо еще? Он — ничто, никто, оставьте в покое, работать только сильно не заставляйте.

— Чтобы исцелять мир, как положено шаману, — сказала Настя. — И начать с себя. Тут я могла бы тоже удариться в цитаты, но что же я тебя буду ими бомбардировать, если ты их ни хрена не знаешь?

— Некоторые знаю, — пробурчал Леха.

— Ага, — засмеялась она, — тогда скажу теми, которые ты знаешь. Помнишь, когда у Человека-Паука дядя помирал, он ему говорил: «Чем больше сила, тем больше ответственность». Вот и у тебя будет так же.

Она поднялась убрать со стола, Леха смотрел на нее и думал, какая красивая, и старался не чувствовать того, что поднималось в душе, и того, что предполагалось словом «жена».

— Ты давно здесь? — спросил он наконец. — И вообще… как?

— Давно, — улыбнулась Настя, будто бы и не ему, а так, своим мыслям. — Наши наступали. Адольф и Франц зашли в школу с оружием, меня с собой забрали дорогу показывать. Надеялись вырваться из окружения. Я показывала, а сама все с духом собиралась их в болото завести, в голове Глинка играл.

Она завела глаза на Лехин недоумевающий взгляд.

— «Иван Сусанин», балда. Но Адольф меня так глазами ел, что я все не могла момент выбрать, а тут уже и стемнело, они решили заночевать в лесу. Я ночью из веревок выбралась, стала решать — убежать самой, или их убить попытаться. Потом как подумала обо всем, что пережить довелось за последние годы, и сомнений не осталось — сразу потянулась за булыжником… И который ко мне ближе спал, тому и приложила в затылок, кость треснула, как глиняный горшок.