Юлия Фаро - Прощай, гуня-кандальник

"Наверное, туристы поют. Неплохо, после шашлычка с водочкой! Хотя репертуар странный... Может, на улице постоять, послушать?", - подумала девушка.

Включив наружное освещение, вышла террасу.

Накрапывал тёплый летний дождик.

Пение стихло.

Любаня втянула полной грудью вечерней свежести, задумалась и облокотилась на деревянные перила. Свет за спиной от горящей над дверью лампы воссоздал слегка вытянутый чёрный рисунок её силуэта на асфальтированной дорожке за террасой...

- Маленький дождишко - лентяю передышка! - усмехаясь, произнёс мужской голос.

На асфальте появилась вторая чёрная тень.

Цепенея от страха, Любка медленно обернулась.

Около неё стоял худощавый мужик в нелепом фольклорном наряде: ситцевая красная рубаха навыпуск была обшита по воротнику жёлтою тесьмою; плисовые брюки были заправлены в сапоги; на талии - длинный шёлковый пояс, концы которого свисали ниже колен; вокруг шеи обмотан пёстрый хлопчатобумажный платок; в руке ряженый незнакомец сжимал найденный Любой в лесу нож.

- А ноженки... Ноженки не нашла? Неужто пропали? - грустно спросил незваный гость. - Я тебе, девка, благодарствую, что "медвежонка" мово нашла - он мой приятель верный, мы с ним с самой каторги неразлучные...

- Помогите, - просипела Любочка. - Помогите...

От ужаса горло перехватило, ноги налились свинцом и приросли к полу. Она съёжилась в ожидании смертельного удара. Зажмурив глаза и стуча зубами, начала молиться : "Отче наш сущий на небесах...".

Прошло минут пять, Любка открыла глаза - никого.

Опрометью заскочив в дом, заперла дверь на ключ и для верности опустила наружные металлические жалюзи. Пробежала по комнатам, наглухо закрывая и задёргивая портьерами все окна. Не в силах успокоиться, некоторое время металась по коттеджу от окна к окну и, как ей казалось, "незаметно" выглядывала из-за штор наружу. Наконец, обессилев от напряжения, включила телевизор.

Усевшись на диван, тупо уставилась на экран, неосознанно дёргая ногой, отчего правая пятка начала ритмично барабанить по напольной плитке. Вникать в сюжет передачи было выше её сил. От резких звуков она постоянно вздрагивала и, замирая на секунду, прислушивалась.

- Э-хе-хе... Да не дрожи, красавица, - раздалось прямо над ухом. - Мне на тебя глядеть - тоже печаль... Думал, что пошлёт судьбинушка на моё вызволение кого-нибудь мужеского роду, а тут... А тут - баба... Э-хе-хе... А от вашей сестры, известно - одни беды...

"Это - шизофрения!", - диагностировала себя Любка. - "Сначала перепады настроения, неадекватные поступки, неконтролируемые эмоции, а в конечном итоге - галлюцинации. Абсолютно хрестоматийное течение болезни...".

Уткнувшись лицом в ладони, она завыла в голос.

- Да чтоб тебя! Уймись, говорю!

- Я не сумасшедшая, я не сумасшедшая... - твердила Любка, тряся головой и размазывая пальцами льющиеся слёзы. - Сейчас, сейчас... Сосредоточусь, возьму себя в руки... Сейчас, сейчас... - нога стала дёргаться ещё сильнее.

Пришлось встать с дивана.

Усиленно растирая виски, девушка подошла к кухонной раковине, открыла кран до упора и засунула под него голову. Мощная струя холодной воды ударила по затылку, разлетелась брызгами в стороны, залилась за ворот майки и стекла по спине.

И тут погас свет, а кран загудел, в трубах раздалось шипенье, вода перестала литься.

Приподняв голову, Любка ойкнула, больно ударившись о край металлического гусака. Боясь до конца разогнуться, она - опёршись руками о край раковины - стояла и не решалась пошевелиться.

Постепенно пространство стало наполняться тусклым желтоватым светом. Любка уже могла различить замысловатый узор на выложенной кафелем стене. Скосив глаза в сторону, она посмотрела на холодильник и плиту - всё на месте. Только в дрожащей пелене все предметы вокруг казались однотонными, цвета топлёного молока.

- Вот Лукерья! Вот ведь ведьма хитрая! За смерть свою мстит! Уморить тебя хочет! Но ты не бойся, Любушка... Не бойся, внученька... Страх ум застит. Коли страх победишь - и себя, и род наш спасёшь. Христом-богом прошу - выслушай меня.

- Кто вы? Вы меня убить хотите? У меня есть деньги, тысяч тридцать... Правда, на карточке, но четыре тысячи есть наличными. Я все отдам! А хотите, до банкомата доедем? Или давайте, вы машину тоже заберите...

- Да на что мне деньги твои... На том свете они - вещь ненужная. Ты уж повернись ко мне, что ли... Чего со стенкой разговариваешь. Не пужайся, не обижу! Ты ж кровиночка моя - Кандальниково семя! Меня Гуней кличут - Егорий, значит. Папашу Горой величали, а по церковному - Георгием. А вот маманю мою - также как и тебя - звали Любушкой... Имя это в наши годы среди крестьянок не часто встречалось. Ровнёхонько за сто лет до моего рождения - в царствование императрицы Елизаветы Петровны - в православные святцы были сразу три имени внесены: Вера, Надежда и Любовь. С тех пор только ими в церкви крестили да в семьях нарекали.

"Сумасшедший!" - решила Любка и, собрав волю в кулак, приказала:

- Положите нож на стол!

Раздался приглушённый стук, а когда Люба повернула голову, то нож лежал на столешнице рядом с раковиной.

- Теперь сядьте на диван и не двигайтесь! - она быстро схватила нож и обернулась.

В тусклом мареве бежевого дыма ей казалось, что все окружающие предметы слегка вибрируют.

Девушка с силой зажмурилась и помотала головой, а открыв глаза, постаралась сфокусировать зрение...

Изображение прекратило колыхаться и стало вновь окрашиваться в привычные цвета: сначала - бледные, потом - ярче и ярче, пока полностью не вернулось к прежнему виду.

Люба облегчённо выдохнула.

"Нужно срочно звонить Марте! Пусть вызовет охрану...", - мелькнула спасительная мысль.

Рука потянулась к телефону. Взяв аппарат, девушка, не поднимая глаз, тыкала в кнопки трясущимися пальцами, не сразу сообразив, что сама его отключила несколько часов назад.

- Господь с тобой, внученька! Неужто калеку убогую на помощь звать собралась? - подал голос "сумасшедший".

- Какую калеку? - машинально спросила Любка и, опустив телефон, уставилась на сидящего на диване разговорчивого домушника.

Удивительно, но она вдруг почувствовала, как перестаёт его бояться.

- Ну эту... С изрезанными грудями, да запиханной в них этой... Не разглядел, вроде смола какая? Ох, доля моя тяжкая... Я ведь теперь насквозь видеть могу - живое от мёртвого отличаю. Это у неё что, от ранения, поди? Стыдится баба изъяна? - участливо поинтересовался ряженный мужик.