Стефани Майер - Солнце полуночи [litres]

Школа. Уже не чистилище, а самое пекло. Адские муки и пламя… да, мне досталось и то и другое.

Теперь я все делал как полагается. Расставлял все точки над «i», выписывал каждую букву. Никто не смог бы посетовать, что я уклоняюсь от своих обязанностей.

Для того чтобы порадовать Эсме и защитить остальных, я остался в Форксе. Вернулся к прежнему распорядку. Охотился не больше остальных. Каждый день ездил в школу и изображал человека. Каждый день внимательно прислушивался, не говорят ли чего-нибудь нового о Калленах, – и ничего нового не замечал. Эта девушка ни словом не обмолвилась о своих подозрениях. Только повторяла одно и то же – я стоял рядом с ней и успел ее оттащить, – пока даже самым любопытным слушателям это не наскучило и они не перестали выспрашивать подробности. Опасность отсутствовала. Мои необдуманные поступки никому не причинили вреда.

Никому, кроме меня самого.

Я был полон решимости изменить будущее. Не самая легкая задача, какую можно поставить перед собой, но другого выхода, с которым я мог бы примириться, у меня не было.

Элис говорила, что мне может не хватить силы, чтобы держаться в стороне от этой девушки. Я решил доказать, что она ошиблась.

Я думал, труднее всего будет в первый день. К его завершению я в этом уже не сомневался. И все-таки ошибся.

Мучительно было осознавать, что придется ранить ее чувства. В утешение я твердил себе, что эта боль – не что иное, как булавочный укол, легкий укус уязвленного самолюбия по сравнению с моей. Белла – человек, ей известно, что я – нечто иное, нечто неправильное, нечто пугающее. Вероятнее всего, она не обидится, а вздохнет с облегчением, увидев, что я отвернулся с таким видом, будто ее вообще не существует.

– Привет, Эдвард, – поздоровалась она со мной в первый день после возвращения в школу, на биологии. Ее голос звучал приветливо и вежливо – поворот на все сто восемьдесят по сравнению с нашим предыдущим разговором.

Но почему? Что означали эти перемены? Неужели она забыла? Решила, что ей привиделось? И смогла простить меня, хоть я и не сдержал обещания?

Вопросы кололи и корежили меня, мучили, как жажда, нападающая с каждым вдохом.

Всего один раз взглянуть ей в глаза. Просто выяснить, смогу ли я прочесть в них ответы…

Нет. Даже этого мне нельзя себе позволить. Нельзя, если я намерен изменить будущее.

Я коротко кивнул, лишь слегка повернув подбородок в ее сторону и продолжая смотреть прямо перед собой. И сразу же отвернулся.

Больше она со мной не заговаривала.

Тем днем, как только уроки закончились и моя роль была сыграна, я пробежал полпути до Сиэтла, как днем раньше. Казалось, с болью справиться чуть легче, когда летишь над землей, так что все вокруг сливается в зеленоватую дымку.

Эти ежедневные пробежки вошли у меня в привычку.

Любил ли я ее? В этом я сомневался. Еще нет. Но проблески будущего, увиденного Элис, были еще свежи в моей памяти, и я понимал, насколько легко было бы влюбиться в Беллу. Это чувство напоминало бы падение – свершилось бы без всяких усилий. А не давать себе влюбиться в нее было все равно что удерживаться от падения, карабкаться по отвесной скале, переставлять одну руку за другой, – напряженная задача, как если бы я обладал лишь силой смертных.

Прошло больше месяца, и с каждым днем становилось труднее. Я ничего не понимал и все ждал, когда наконец свыкнусь, когда борьба будет даваться легче или хотя бы так же, как прежде. Должно быть, именно это подразумевала Элис, предсказывая, что я не смогу держаться в стороне от этой девушки. Она видела нарастание боли.

Но с болью я справлялся.

Я не разрушу будущее Беллы. Если мне суждено любить ее, значит, избегать ее – самое меньшее, что я могу сделать, разве не так?

Однако выяснилось, что избегать ее – значит почти достигать предела моих возможностей. Я мог делать вид, будто игнорирую ее, и не смотреть в ее сторону. Мог притворяться, что она меня не интересует. Но все-таки ловил каждый ее вздох, каждое сказанное ею слово.

Я не мог смотреть на нее собственными глазами, поэтому смотрел глазами всех, кто находился вокруг. Подавляющее большинство моих мыслей вращалось вокруг нее, будто она служила им центром притяжения.

Пока продолжался этот ад, я разделил свои муки на четыре вида.

Первые два были наиболее знакомыми. Ее запах и ее молчание. Или, скорее – чтобы взять всю ответственность на себя, как и подобало, – моя жажда и мое любопытство.

Жажда была самой примитивной из моих мук. В привычку у меня вошло просто не дышать весь урок биологии. Разумеется, всегда находились исключения – когда мне надо было ответить на вопрос учителя. Каждый раз воздух вокруг этой девушки оказывался точно таким же, как в первый день: огонь, потребность и грубая сила отчаянно рвались на волю. В такие моменты было трудно сдерживаться или хотя бы цепляться за здравый рассудок. И как в первый день, чудовище во мне ревело, едва не вырываясь на поверхность.

Любопытство было самой постоянной из мук. Меня почти неотступно преследовал вопрос: о чем она думает сейчас? Когда я слышал ее тихий вздох. Когда она в рассеянности навивала на палец прядь своих волос. Когда швыряла книги резче обычного. Когда опаздывала на урок. Когда нетерпеливо постукивала ступней по полу. Каждое ее движение, которое я улавливал периферическим зрением, превращалось в сводящую с ума загадку. Когда она говорила с другими учениками, с людьми, я подвергал анализу каждое ее слово, каждую интонацию. Говорит ли она то, что думает, или то, что должна? Мне часто казалось, что она пытается говорить то, чего ждут от нее слушатели, и это напоминало мне мою семью и иллюзию нашей повседневной жизни – она удавалась нам лучше, чем ей. Но ей-то зачем играть роль? Ведь она одна из них, человеческий подросток.

Вот только… порой она вела себя не так, как они. К примеру, когда мистер Баннер задал нам групповой проект по биологии. Обычно он разрешал ученикам самим выбирать себе напарников. Как всегда при раздаче групповых проектов самые смелые из учеников с амбициями, Бет Доуз и Николас Лагари, сразу позвали меня в свою группу. Я только пожал плечами, принимая приглашение. Они знали, что я безукоризненно выполню свою часть работы, а если они не справятся, то и не только свою.

Неудивительно было и то, что Майк объединился с Беллой. Но Белла неожиданно настояла, чтобы третьей в их группу вошла Тара Галвас.

Обычно мистеру Баннеру приходилось самому решать, к какой группе отнести Тару. Потому она скорее удивилась, чем обрадовалась, когда Белла похлопала ее по плечу и смущенно спросила, не хочет ли она поработать с ней и Майком.

– Без разницы, – отозвалась Тара.