Ольга Елисеева - Триумфатор [litres]

Кровь хлынула. Язык барана еще раз трепыхнулся, и глаза начали стекленеть, обращаясь в агатовые бусины.

По крови тоже находились умельцы гадать, тем более что она лилась изобильно, широким потоком и шла мощными толчками, пока сердце животного не остановилось.

– Вот видишь, – шептала Луппа, державшая подругу за руку, – все еще будет: посмотри, как побежала кровь, не остановишь. Твой муженек покажет себя, и не раз. Жаль, не мне. – Пригорюнилась, но быстро скосила подведенные глаза в сторону Плавта. – Ничего, мы на мальчиках отыграемся.

«Одни мальчики в голове! – раздраженно подумала Папея. – А семья? А должности? А положение в обществе? Покажет он себя! Кому?»

Гаруспики не опустились до рассмотрения жертвенной крови, их интересовала только печень. Ее форма, цвет, сторона, на которую орган ляжет при рассечении чрева. Баран уже не бил ногами. Ему начали вскрывать брюхо, шепча заклинания.

Любопытная Порция выглядывала из-за плеча подруги, в страхе и нетерпении комкая уголок накидки.

– Вот, вот печень, – зашептала она. – Ой, почему такая черная? Вся в жилках и слизи, смотри!

Нож жреца скользнул, отделяя орган от прочей требухи. Тот отлипал с трудом, старался соскользнуть, но все же лег направо.

– Он вернется, – провозгласил жрец. – С победами. Но не с теми, каких от него ожидают. Печень совсем темная – злые времена наступают для Вечного Города, а еще злее – для тех, кто знал твоего мужа раньше и был уверен, что может им управлять.

– Что все это значит? – горячее дыхание Луппы ударило Папее в ухо, вызвав мгновенное удовольствие. «Может, мне, а не Авлу, стоило ею заняться?»

– Что все это значит? – повторила она. – Ни слова не поняла.

Старший из гаруспиков вздохнул: как объяснить двум кумушкам, что прорицатели говорят не загадками, как думает чернь, а просто то, что им показывают. Не больше и не меньше.

Да, вернется, будет зол на все, особенно на то, что притягивало прежде. Однако особенно странно, что его возвращение чем-то грозит Вечному Городу, ведь проконсул сто раз говорил жене, что никогда не поступит, как Марсий и Сол – не возьмет город на меч, не станет гонять жителей по улицам, убивать зазевавшихся и составлять проскрипционные списки врагов народа, которых может зарезать каждый честный гражданин, а имущество взять себе.

Папея мало что поняла из пророчества, но обеспокоилась еще больше, чем раньше. Станет преследовать тех, кто прежде был его опорой? Ничего удивительного – ведь его предали. Накажет врагов из Сената? Туда им и дорога. Но при чем тут семья? Ее фамилия, которая и сделала его тем, кто он есть? Или Авл возненавидит себя?

– Я готова заплатить авгурам, – сказала Папея. – Ты со мной?

Ну, конечно, с ней. Муж и лучшая подруга – не придумать истории банальнее. Как к обыденному отнеслась к ней когда-то и Папея. Каждого из двоих есть за что презирать, но есть за что и удерживать возле себя.

Сколько раз он срывался? Сколько его грубой собачьей натуре нужно? Она уже бросила считать, да и не вела серьезных подсчетов. Пусть гуляет, лишь бы веревочка была достаточно прочной и тянулась к дому. «Мужчина будет бегать за женщинами до тех пор, пока одна из них его не поймает». – Старая колхская пословица, он сам научил жену, когда приехал после покорения Аракса.

Папея тогда делала все, чтобы Авл от нее не ушел. Еще была влюблена? Нет, пожалуй. Просто знала себе цену, а ее цена – очень высока, поэтому она вцепилась в такого человека, у которого консульское будущее написано на лбу. Он потянет ее вверх, к первым местам, где она займет законное.

После его ранних измен – неизбежных, теперь Папея это знала – она сходила к ведьме на Кумский холм, давно превратившийся в городской квартал, где обитали ворожейки. Там, у одной из наследниц Сибиллы, «дочь Магна» наложила крепкий приворот, который возобновляла каждый год, хотя муж становился ей все безразличнее.

– Ты понимаешь, чем это грозит? – спросила старуха, собирая со стола в лавке – вовсе не в пещере – кости и перья воронов.

Тогда еще молоденькая Папея помотала головой.

– Ты кровь-то его принесла? – снисходительно осведомилась ведьма. – А волосы? А воск?

Кровь была. После кровопускания пару дней назад жена собрала в склянку из зеленого стекла, оставшуюся от благовоний. Потому густая венозная кровь Авла сейчас пахла розовой амброзией.

– Фу, почти свернулась! – ведьма с остервенением вытряхнула содержимое склянки на край огромной бронзовой сковороды. – Теперь твоя. Давай руку.

Не без опаски Папея протянула ладонь. Достаточно было и пальца. Длинной бронзовой булавкой с головкой в виде волка старуха уколола ей указательный палец.

– Не бойся, дура. Будет вокруг тебя ходить, не отвяжешься. Но будут и последствия. Имей в виду.

Папея думала, что все само собой образуется.

– Ишь чего захотела! – фыркнула карга. – Самородная любовь – другое. А тут можно только навязать желание. Не больше. Будет думать, что любит. Будет его тянуть нестерпимо. Но на самом деле – нет. Человечью волю сгибать – дорогого стоит. А он у тебя своенравный, по крови вижу. Ишь, как на горячей сковороде скачет! Ну ничего, ничего, привяжем.

Папея и сама была уже не рада, что пришла. Она по рассказам подруг, той же Луппы, узнала, где находится лавка. Тут не было ни особенно темно, ни особенно грязно, как ожидала молодая женщина. С потолка не свисала змеиная кожа или хвосты крокодилов, в склянках на полке не видно было ни лягушачьих лап, ни глаз тритонов. Однако повседневно и быстро – точно за этим обращались все встречные и поперечные, как нечто само собой разумеющееся, творилось посягательство на чужую волю. И ни старуха, ни молодуха, заглянувшая под ее кров, не видели в этом беды.

– Теперь мы смешаем, – ведьма начала булавкой возить в каплях крови Авла, добавляя в них алые капли, выжатые из пальца Папеи. – Смотри-ка, совсем не хочет, – удивилась она. – Этот упрямец точно твой муж?

Папея подтвердила.

– Ненадолго, – бросила старуха. – Без моего мастерства – ненадолго. Вот, готово, – она слепила из пчелиного воска фигурку, подобие человека, прижала к голове прядку темных волос, чтобы они впечатались, нанесла булавкой на лоб первую букву имени Авла, а потом полила ее смешанной кровью, так что горячие капли глубоко прожгли тело на месте груди. – Теперь заверни фигурку в лоскут материи, – командовала ведьма, – и, как заметишь охлаждение, коли булавкой со своей кровью.

– В сердце? – с сомнением спросила Папея, видя, что грудь у фигурки совсем разворочена.

– В любое место, – хохотнула старуха. – Лучше в чресла.

– Почему не в сердце? Не в голову? – осмелилась спросить гостья. Ей казалось, что любовь обитает именно там.