Роуз Сабо - Какие большие зубки [litres]

Где-то в глубине ночного леса бежит мальчишка.

Я ничего не чую, в отличие от моей сестры Лумы и нашего кузена Риса, – ни пота, ни страха. Но я его слышу, как слышу хруст веток и шорох листьев под ногами. Он бежит из березняка в сосновую рощу. Слышу, как бежит кровь в его жилах, отчаянные рыдания, которые он пытается сдержать, как старается не оступиться на незнакомой тропе.

Другой наш кузен, Чарли, тоже здесь, стучит новыми ботинками по каменистому руслу реки. Он еще юн и неуклюж, но не обделен другими талантами. Как и Рис с Лумой – они сменили облик, как только мы вышли из дома, и теперь бегут на четырех лапах, так тихо, что мои уши не способны уловить их шагов. Я оставила ботинки на крыльце, и сосновые иголки похрустывают под моими босыми ступнями, но я уверена, что все слышат, как бешено колотится мое сердце.

Стоят весенние сумерки. Тонкий ломтик полумесяца рогами вверх висит в небе.

Мальчишка выбегает на поляну, заросшую высокой травой и испещренную норками мелких зверьков. Вот он – переломный момент. Нога мальчика попала в кроличью нору, и он падает. Я смотрю ему за спину, оглядываю поляну, пока не замечаю пару горящих глаз. Рис приподнимает подбородок и рычит. Пора .

Мы тут же сходимся: Рис справа, я слева, а Лума набрасывается на жертву сзади и толкает передними лапами. Под ее весом мальчик падает на живот и катится по земле. Мы ждем, пока он поднимется, и он хватается за мокрую траву, пытаясь перевернуться и встать.

Чарли, спотыкаясь, выходит из тени и сгибается пополам, пытаясь отдышаться. Мальчишка ползет к Чарли. Говорит ему, чтобы тот бежал. Но потом переводит взгляд на нас и понимает, что Чарли не боится. И начинает молить его о помощи.

Рис с Лумой зубами хватают мальчика за лодыжки, а я прыгаю ему на спину и сижу так, пока они не утаскивают его в темноту. Мальчик все молит о помощи нашего кузена. Наконец, Чарли глубоко вздыхает и выпрямляется. Поправляет очки на носу и рысцой бежит за нами. Лес все ближе.

– Неужели вам это не надоело? – спрашивает Чарли, не обращая внимания на крики мальчика, умоляющего нас его отпустить. – Разве вам не хочется сыграть во что-нибудь другое?

Рис на мгновение выпускает из зубов лодыжку мальчика и кивает в сторону Чарли, улыбаясь уже человеческим лицом.

– Нет, – говорит он.

Мы тащим мальчишку в тень, под одну из огромных сосен. Со стороны дома слышится крик: кто-то зовет нас. Судя по звуку, пришедший к нам в гости банкир заметил пропажу сына.

– Что будем с ним делать? – спрашивает Рис.

– Сварим из него суп, – отвечает Лума. На самом деле она терпеть не может суп, но мальчик, явно не оценив шутки, начинает всхлипывать громче.

Чарли все так же суетится, оглядывается по сторонам.

– Я сделаю так, чтобы он ничего не помнил. Иначе у нас будут неприятности.

– Погоди. – Я поднимаю руку. Меня охватывает новое чувство: как будто внутри меня разверзается маленькая голодная пустота. – Кажется… я хочу его съесть.

Рис хлопает меня по спине, а Лума взвизгивает от удовольствия. Никогда прежде мне не хотелось никого съесть, и они мной гордятся.

– Вот только нельзя, – быстро говорит Рис.

– Мы обещали бабушке, – добавляет Лума.

– Ладно. – Я опускаю ладони на плечи мальчика и собираюсь встать. Тем временем мой рот широко раскрывается, словно я зеваю, хотя я ничуть не устала. – Давайте тогда…

И вдруг происходит нечто странное. Я сижу на опавших сосновых иголках, челюсть невыносимо болит, а мальчика нигде нет.

Я открыла глаза и увидела, что я в поезде.

Из пассажиров осталась только я одна. Как долго я спала? Я посмотрела вниз, чтобы убедиться, что все на месте: соломенная шляпа, чемоданчик со штампом в виде буквы «З». Я весь день не выпускала их из рук: когда спала на скамеечке на станции Пенн, когда бежала на бостонский поезд – ни на секунду с тех самых пор, как вчера в это же время вышла за порог школы святой Бригит для юных леди. Размышляя об этом, я снова провела языком по зубам. Сколько бы раз я этого ни делала, медный привкус никуда не девался.

Дверь в дальнем конце вагона с грохотом распахнулась, и я вздрогнула. Но это всего лишь кондуктор шел ко мне между рядов, хотел что-то уточнить. Он нервно посмотрел на меня сверху вниз, и я ощутила укол вины: вдруг он понимает, что я в бегах?

– Это вы выходите в Уинтерпорте? – спросил он. Я кивнула. Его взгляд опустился на мой чемодан.

– У вас там родственники живут? – продолжал он. – Я сам из Ханнафинов.

Такие уж люди здесь обитают, я мигом это вспомнила. Первым делом пытаются все разузнать о твоей семье.

– Я – Заррин, – отозвалась я.

Он вздрогнул, словно кролик, но тут же взял себя в руки.

– Я так и предполагал, – сказал он. – Ваши редко выезжают за пределы Уинтерпорта, да?

– А я уехала, – сказала я. – И не возвращалась вот уже восемь лет.

Едва сказав это, я застыла в ужасе, предвосхищая вопрос о том, зачем же я вернулась теперь. И принялась отчаянно копаться в мыслях, пытаясь придумать убедительную ложь. Но кондуктор только натянуто улыбнулся и коснулся своей шляпы.

– На станции мы только замедлим ход, остановки не будет, – сообщил он. – Не волнуйтесь, это нормально. После первого свистка приготовьтесь.

Он ушел, а я повернулась к окну и какое-то время разглядывала пейзаж. В Мэриленде уже почти наступило лето, но, когда поезд с грохотом мчался по мосту, отделявшему Нью-Гэмпшир от штата Мэн, я углядела несколько упрямых снежных пятен под соснами. Я была зла, когда садилась в поезд, и моя злость подстегивала меня. Но я постепенно остыла, и гнев кристаллизовался в страх. Может, для того, чтобы я покинула дом, были веские причины. Я испытывала смутное полузабытое чувство, будто там не вполне безопасно. Все казалось мне тусклым и каким-то несуразным. Я словно по очереди подносила предметы к свету, но все они выглядели ненастоящими. Но если это правда, если я права, то мне нужно вернуться домой.