Клайв Баркер - Проклятая игра [litres]

Она смотрела на его кружащийся спуск, мысленно повторяя имя Марти.

– Марти.

Его поднимали в машину скорой помощи. Он все еще чувствовал тошноту от американских горок, на которых катался. Ему не нужно было сознание, потому что вместе с ним пришла тошнота. Однако шипение ушло из ушей, и зрение не пострадало.

– Что случилось? Вас сбила машина? – спросил его кто-то.

– Он просто упал, – ответил свидетель. – Я видел его. Упал на середину тротуара. Я как раз выходил из газетного киоска, когда вдруг…

– Марти.

– …и тут он внезапно…

– Марти.

Его имя звучало в его голове, ясно, как весенний утренний колокол. Из носа снова потекла струйка крови, но на этот раз боли не было. Он поднял руку к лицу, чтобы остановить поток, но чья-то рука уже была там, останавливая и вытирая.

– Все будет в порядке, – сказал мужской голос. Каким-то образом Марти почувствовал, что все, бесспорно, так, хотя это не имело отношения к заботам незнакомца. Боль ушла, а вместе с ней и страх. Это Карис говорила у него в голове. Так было с самого начала. Теперь какая-то стена в нем пробита – возможно, насильственно и болезненно, но худшее позади. Она мысленно произносила его имя, а он ловил ее мысли, как брошенный теннисный мячик. Прежние сомнения казались наивными. Перебрасывание мыслями оказалось простым делом, стоит лишь наловчиться.

Она почувствовала, как он просыпается.

Несколько секунд лежала на кровати из занавесок – за окном мигал реактивный самолет, – не смея поверить в то, что подсказывал ей инстинкт: он слышит ее, он жив.

«Марти?» – подумала она. На этот раз, вместо того, чтобы слово потерялось в темноте между его и ее сознанием, оно безошибочно попало в его мозг. Он не мог сформулировать ответ, но на данный момент это неважно. Если он сможет слышать и понимать, сможет и прийти.

Отель, подумала она. Ты понимаешь, Марти? Я с Европейцем в отеле. Она попыталась вспомнить название, которое мельком увидела над дверью. «Орфей», вот оно. У нее не было адреса, но она изо всех сил старалась передать ему образ здания, в надежде, что он поймет смысл ее импрессионистских указаний.

Он сел в машине скорой помощи.

– Не волнуйтесь. О машине позаботятся, – сказал медбрат, положив руку ему на плечо, чтобы он снова лег. Они завернули его в алое одеяло. Красное, чтобы не было видно крови, отметил он, сбрасывая его.

– Вам нельзя вставать, – сказал медбрат. – Вы в плохой форме.

– Я в порядке, – настаивал Марти, отталкивая заботливую руку. – Вы были просто великолепны. Но у меня назначена встреча.

Водитель закрывал двойные двери в задней части машины. Сквозь сужающуюся щель Марти увидел толпу профессиональных зрителей, пытавшихся в последний раз взглянуть на зрелище. Он бросился к дверям.

Зрители были недовольны тем, что Лазарь восстал, и, что еще хуже, тем, что он улыбался, как сумасшедший, когда выходил, извиняясь, из задней части автомобиля. Неужели у этого человека нет никаких понятий о том, как себя вести в такой ситуации?

– Я в порядке, – сказал он водителю, пробираясь сквозь толпу. – Наверное, что-то съел.

Водитель непонимающе уставился на него.

– Вы весь в крови, – сумел пробормотать он.

– Никогда не чувствовал себя лучше, – ответил Марти, и в каком-то смысле, несмотря на пробирающую до костей усталость, это было правдой. Она здесь, в его голове, и у него еще есть время все исправить, если он поторопится.

«Ситроен» стоял в нескольких ярдах ниже по дороге; брызги его крови окрашивали тротуар. Ключи все еще торчали в замке зажигания.

– Подожди меня, детка, – сказал он и направился обратно к отелю «Пандемониум».

Уже не в первый раз Шэрон не пускали в дом, пока ее мать развлекала мужчину, которого девочка никогда раньше не видела и никогда больше не увидит, но сегодня изгнание было особенно нежелательным. Она чувствовала приближение летнего холода, и ей хотелось быть дома перед телевизором, а не на улице после наступления темноты, тщетно пытаясь придумать новые игры для себя. Она побрела по улице, затеяв одинокую игру «в классики», а затем бросила ее на пятом квадрате. Она была совсем рядом с номером восемьдесят два. Это дом, от которого мать просила ее держаться подальше. На первом этаже жила семья азиатов – они спали по дюжине в одной кровати, по крайней мере, так миссис Леннокс сказала матери Шэрон, – в условиях криминального убожества. Но, несмотря на репутацию, номер восемьдесят два все лето был сплошным разочарованием, вплоть до сегодняшнего дня. Сегодня Шэрон видела, как в доме происходят странные вещи. Какие-то люди приехали на большой машине и увезли с собой больную женщину. И вот теперь, когда она лениво играла, кто-то стоял у одного из окон среднего этажа – большая темная фигура – и манил ее.

Шэрон было десять лет. До ее первых месячных оставался год, и хотя она слышала от сводной сестры о том, что происходит между мужчинами и женщинами, ей это показалось нелепой болтовней. Мальчишки, игравшие на улице в футбол, были сквернословящими, грязными созданиями; она едва ли могла себе представить, что когда-нибудь будет тосковать по их привязанности.

Но зовущая фигура в окне была мужчиной, и он что-то нашел в Шэрон. Девочка перевернула камень. Под ним копошились первые проблески жизни, еще не совсем готовой к солнцу. Они извивались, от них зудели ее тонкие ноги. Чтобы избавиться от этого зуда, она нарушила все запреты относительно дома номер восемьдесят два и проскользнула внутрь, когда в следующий раз открылась входная дверь, и поднялась туда, где, как она знала, находился незнакомец.

– Эй? – спросила она, стоя на лестничной площадке перед комнатой.

– Можешь войти, – сказал мужчина.

Шэрон никогда раньше не чувствовала запаха смерти, но инстинктивно поняла, что это он: объяснения были излишними. Она остановилась в дверях и пристально посмотрела на мужчину. Она еще могла сбежать, если бы захотела, – это она тоже знала. Девочка чувствовала себя в большей безопасности, потому что он был привязан к кровати. Это она видела, хотя в комнате было темно. Ее пытливый ум не находил в этом ничего странного: взрослые играли в игры, как дети.

– Включи свет, – предложил мужчина.

Она потянулась к выключателю рядом с дверью и включила его. Слабая лампочка странно освещала пленника: при ее свете он выглядел больнее всех, кого Шэрон когда-либо видела. Очевидно, он протащил кровать через комнату к окну, и при этом веревки, которыми было связано тело, впились в его серую кожу, так что пятна блестящей коричневой жидкости – не совсем крови – покрыли его руки и брюки и забрызгали пол у его ног. Черные пятна делали его лицо, тоже блестящее, пегим.