Чарлз Метьюрин - Мельмот Скиталец [litres]

Наконец они наступили: роженица разрешилась от бремени двумя мертвыми близнецами, да и молодой матери их оставалось жить считаные часы. Но в эти последние часы жизни Маргарет выказала то благородство духа, какое было присуще всем Мортимерам. Холодеющей уже рукой она нащупала руку своего несчастного мужа и заливающейся слезами Элинор и соединила их движением, смысл которого сестра ее во всяком случае поняла: она молила их соединиться навеки. Потом она попросила, чтобы ей принесли мертвых младенцев; просьбу ее исполнили, и говорят, что из слов, произнесенных ею в эту минуту, можно было понять, что, не будь они наследниками рода Мортимеров и появление их на свет – столь важным событием и средоточием ее давних надежд, ожидание их не повлекло бы за собой такого напряжения сил да и, может быть, сама она осталась бы в живых.

По мере того как она говорила, голос ее ослабевал, а взгляд тускнел; последним, на кого она его направила, был избранник ее сердца; она уже ничего не видела, но все еще ощущала его объятия. Но спустя мгновение руки его обнимали уже мертвое тело!

Содрогаясь от неизбывного горя, – а для мужчины оно бывает еще мучительнее оттого, что он старается не дать ему волю, – молодой вдовец кинулся на кровать, которая вся затряслась под его неистовыми корчами, а Элинор, позабыв обо всем и ощущая только внезапную и непоправимую катастрофу, вторила его глубоким прерывистым рыданиям, как будто та, по ком она сейчас плакала, не была единственной помехою ее счастью.

Из всех, кто в этот тягостный день оплакивал в замке умершую, громче всех голосила вдова Сендел; плач ее переходил в крики, горе – в отчаяние. Бросаясь из комнаты в комнату как безумная, она рвала на себе волосы, выдирая их с корнем, и призывала на свою голову самые страшные несчастья. В конце концов она проникла в помещение, где лежала покойница. Испуганные ее безумным видом слуги пытались не пустить ее туда, однако им не удалось ее удержать. Она ворвалась в комнату, блуждающими глазами оглядела недвижное тело и собравшихся вокруг него погруженных в немоту людей, а потом, кинувшись в ноги сыну, призналась, что виновата перед ним, и рассказала ему, какую сеть интриг она сплела, причинив непоправимое зло.

Сын ее выслушал это страшное признание, пристально глядя на мать, и ни один мускул не дрогнул у него на лице; когда же после всего несчастная грешница попросила его помочь ей подняться, он оттолкнул протянутые к нему руки и с каким-то сдавленным странным смехом снова повалился на кровать. Никакая сила не могла оторвать его от мертвого тела, к которому он приник, – до тех пор, пока покойницу не унесли; после этого находившиеся там люди не знали уже, кого им следует оплакивать, – ту ли, у кого был отнят свет жизни, или того, в ком навеки потух свет разума!

Несчастная преступница (которую, впрочем, вряд ли кто-нибудь станет жалеть) спустя несколько месяцев, уже лежа на смертном одре, исповедалась перед священником-диссидентом, который, проведав об отчаянном положении, в котором она находилась, решил ее навестить. Она призналась, что, побуждаемая жадностью, а еще более того желанием вернуть свое утраченное влияние в семье и зная, какое богатство и какие титулы достанутся на долю ее сына, а тем самым в какой-то степени и на ее долю, если он женится на Маргарет, она пыталась склонить его на это уговорами и мольбой, но ей это не удалось; тогда в отчаянии своем и в досаде она решила прибегнуть ко лжи и клевете и измыслила чудовищную историю, которую и рассказала своему сыну накануне того дня, когда должна была состояться свадьба его с Элинор. Она уверила Джона, что он не ее сын, а незаконное дитя ее мужа, проповедника, от связи его с пуританкой – матерью Элинор, которая принадлежала к его сообществу и была известна как восторженная его поклонница, причем увлечение его проповедями, якобы перешедшее в увлечение им самим и вызывавшее в ней ревность в первые годы ее замужества, и легло в основу этого страшного вымысла. Она добавила, что явная привязанность Маргарет к двоюродному брату в какой-то степени смягчала ее вину в собственных глазах, но когда она увидела, как сын ее утром того дня, на который была назначена свадьба, охваченный отчаяньем, покинул дом и помчался невесть куда, она была уже готова вернуть его и открыть весь учиненный ею обман. Но потом душа ее снова очерствела, и она подумала, что девушка ничего не узнает и что тайна эта никогда не будет раскрыта, ибо она ведь связала сына клятвой молчать о ней – из уважения к памяти его отца и из жалости к совершившей этот грех матери Элинор.

Все произошло именно так, как хотела того преступница. Сендел стал смотреть на Элинор как на сестру, а образ Маргарет легко нашел себе место в его незанятом сердце. Но как то часто бывает с теми, кто пускается на хитрости и на обман, именно то, что можно было счесть исполнением ее надежд, оказалось для нее гибельным. Оттого, что брак Джона и Маргарет оказался бездетным, все именья и титул Мортимеров переходили теперь к их дальнему родственнику, который был упомянут в завещании сэра Роджера, а ее сын, лишившийся рассудка от пережитого горя, в которое она ввергла его своими кознями, оказался по той же причине лишенным и богатства и звания, которых она, как ей казалось, с их помощью для него добилась, и должен был довольствоваться небольшим пенсионом, который ему назначили за его былые заслуги. Бедность самого короля, который жил на ту помощь, которую получал от Людовика XIV, исключала возможность этот пенсион сколько-нибудь увеличить. Когда священник выслушал до конца страшную исповедь умирающей грешницы, он мог только напутствовать ее теми словами, которые приписывают епископу Бернету, когда к нему обратился за советом преступник, – он велел ей «пребывать в отчаянии» и ушел.

Элинор удалилась вместе с беспомощным существом, на которое изливались ее неувядающая любовь и непрестанные заботы, в свой йоркширский домик. Там, говоря словами божественного слепого старца, чья поэтическая слава не достигла еще этой страны,

и следить за ним, подобно отцу иудейского силача, который следил за тем, как сын его набирается «богом данной силы». Только в отличие от силы Самсона силе ума его не суждено было больше к нему вернуться.

По прошествии двух лет, в течение которых Элинор истратила большую часть своего состояния на лечение больного и «много претерпела от многих врачей», она поняла, что надеяться ей больше не на что, и, рассчитав, что доходов с ее уже уменьшившегося капитала будет все же достаточно, чтобы на них могли прожить и она и тот, кого она твердо решила не покидать, она терпеливо переносила свою горькую участь вместе с печальным спутником ее жизни и явила собой еще один из многих ликов женщины, «неустанно творящей добро», которая не нуждается ни в опьянении страстью, ни в шумном одобрении людей, ни даже в благодарности ничего не сознающего предмета своих забот.