Ник Каттер - Отряд [litres]

– Оставайся тут! – Ньютону пришлось кричать, чтобы его слова услышали.

Кент опустился на колени, он слишком устал, чтобы спорить. Мальчики отогнули укрывавший поленницу брезент и накинули на дрожащие плечи приятеля. Из мертвых бревен начали выползать встревоженные бурей уховертки, многоножки, мокрицы и оленьи клещи. Они извивались в грязи, карабкались вверх по брезенту. Макс потянулся смахнуть насекомых – от одной мысли дотронуться до них все внутри переворачивалось, но еще большее отвращение вселяло то, что они могли забраться на волосы и кожу Кента. Ньют снова схватил Макса за руку.

Кент словно не возражал против неприятного соседства. Его взгляд метался от одного суетливого жука к другому.

– Мы скоро вернемся за тобой, – произнес Ньютон.

Кент повернул к нему голову. Механическое движение брошенной под дождем игрушки. Молния перечеркнула небо и, казалось, проникла в его плоть, воспламенив кости скелета. Его губы растянулись в усмешке, от которой по шее Макса побежали мурашки.

Уховертка обвилась вокруг уха Кента, скользнула по его лицу и повисла тяжелой дождевой каплей на нижней губе.

– Кент, – выдохнул Макс, ужас ползучим сорняком оплел его позвоночник, – у тебя там…

Язык Кента высунулся между зубами, любовно обнял уховертку и втянул ее в рот. Мальчик не сводил с приятелей взгляда.

КОГДА ЭФРАИМУ было восемь, мать отвела его в усыпальницу, где была похоронена бабушка. Он помнил, что испытывал легкое любопытство. Тогда Эфраим питал вполне здоровый интерес к смерти.

Ему вспомнился едва заметный едкий запах, который встретил их на пороге. Стерильный запах смерти. Не та сладкая гнилостная вонь поля боя, отдаленно напоминающая по-настоящему хорошие ароматы – к примеру, жареную свинину, – сходство с которыми делало ее еще тошнотворней. Здесь запах был терпимый. Аммиачно-нафталиновый, он заглушал едва заметный аромат разложения.

Ту же самую едкую ноту Эфраим уловил, пока спускался по ступенькам в подвал. Его сердце содрогнулось: что же здесь умерло?

Он проследил взглядом за тем, как Макс и Ньютон уводили Кента за хижину. Ветер трепал их одежду, точно вымпелы на флагштоке. Тонкая игла сожаления пронзила сердце. Они с Максом поспорили из-за Кента – а ведь до этого никогда не спорили. Ярость стучала в висках Эфраима, шея пылала. Никто не махал кулаками, но все равно это была стычка.

Что тревожило и смущало. Эфраим обладал обостренным чувством справедливости. Он унаследовал его от отца, тот всегда говорил: «Расплачивайся по счетам». Единственная фраза, которую Эфраим запомнил. А теперь отец расплачивался тюремным сроком. Кент тоже заслужил свои беды, так ведь? Он должен был расплатиться по счетам.

А где сейчас сам Эфраим? В подвале с Шелли Лонгпре – последним человеком, в компании которого хотел бы оказаться.

Эфраим захлопнул дверцы и запер их изнутри. Ветер и дождь с ревом колотили по крыше хижины. Проседающие ступени стонали под ногами. Тонкие волокна скользили по лицу: казалось, что сверху свисали неестественно длинные ноги паука-сенокосца.

Эфраим зажег одну из найденных в шкафчиках свечей. Та осветила лицо Шелли, казалось, от его кожи исходило слабое сияние, точно в нее были вшиты светлячки. Тени – уродливые и чудовищные в дрожащем огоньке свечи – метались по стенам. С потолка тянулись корни деревьев и трав.

Эфраим прошелся по периметру подвала. Пусто и скучно. В углу заплесневелый брезентовый тент для лодки. В обманчивом свете чудилось, что ворох ткани то растягивается, то сжимается.

– Присядь, Иф.

Шелли сидел на земле, скрестив длинные ноги. Он съежился и смутно напоминал насекомое. Мокрицу, которая свернулась в клубок, и только серый панцирь виднеется… Или одного из тех тараканов, что во время шторма заполоняют канализацию, – тех, что шипят, когда их давишь.

– Мне и так нормально.

– Ты был прав, – произнес Шелли. – Насчет Кента. Он это заслужил. Сам на себя навлек все это.

В груди Эфраима что-то дрогнуло. В нем не было ненависти к Кенту – это был вопрос справедливости, и только. Расплата по счетам .

– Макс поймет, – мягко сказал Шелли. – И Ньютон тоже. Скоро они поймут, насколько ты прав.

Что-то до странности усыпляющее было в этом протяжном, монотонном голосе. Эфраим почувствовал себя вялым, его слегка затошнило – такое одновременно счастливое и болезненное ощущение, которое появляется в животе после катания на каруселях на ярмарке в Монтегю.

– Давай. – Шелли похлопал по земле. – Сядь .

Не столько просьба, сколько ненавязчивый приказ. Эфраим сел. Тело Шелли излучало тепло, влажное и странно соленое, точно воздух, дующий из глубин морской пещеры. Бледной, похожей на хлыст рукой он скользнул по плечу Эфраима – маслянистый, гладкий, безволосый отросток лег тяжелым резиновым шлангом. Пальцы забарабанили по коже Эфраима; тот хотел стряхнуть их – липкое тепло вызывало у него легкое отвращение, – но помешала дремотная вялость. Рука Шелли чуть согнулась – на самом деле он был довольно сильным – и подтащила Эфраима поближе.

– Теперь ты главный, Иф. Разве это не потрясающе? Так ведь и должно было быть с самого начала?

– Я не… Меня это не колышет.

Шелли понимающе улыбнулся:

– Не сомневаюсь.

– Не колышет. Честно. – Обжигающая, точно желчь, ярость подступила к горлу Эфраима. – Заткни свой гребаный рот, Шел.

Улыбка не сходила с лица Шелли. Бессмысленная улыбка идиота. Зубы у него были крошечные – раньше Эфраим этого не замечал. Как зернышки кукурузы. Полоски желтого налета окаймляли каждый зуб. Шелли их хоть когда-нибудь чистит? Что-то вроде Шелли заботится вообще о таких вещах?

«Что-то вроде Шелли? – подумал Эфраим. – Я имел в виду, кто-то. Кто-то вроде него».

– Расслабься, Иф. Я на твоей стороне.

Где, черт возьми, Макс и Ньют? Эфраиму отчаянно хотелось, чтобы они сейчас были здесь: все лучше, чем сидеть запертым

(пойманным в ловушку?)

в этом сыром подвале с Шелли. Молния сверкнула вспышкой фотоаппарата и осветила щель между створками дверей. Гром прогремел с такой силой, что казалось, будто доски над головой выгнулись, а сердце Эфраима забарабанило в хрупкой клетке груди.

– Господи, Иф…

Шелли уставился на Эфраима. На его руки.

– Что?

Ладонь Шелли соскользнула с плеча Эфраима, а сам он отстранился, с трудом сглатывая и не сводя взгляд с рук приятеля. Исцарапанных, окровавленных рук.

– На что, черт возьми, ты пялишься, Шел?

– Ни на что. Я… Нет, ничего особенного.

Рука Эфраима метнулась и схватила Шелли за воротник. Шелли пискнул от отвращения и, упираясь пятками в грязь, начал вырываться. Свеча опрокинулась и погасла.

– Твои ногти! – хрипло завопил он, брызгая слюной. – Кажется, что-то шевелилось у тебя под ногтями, Иф.