Роберт Говард - Черная книга [сборник litres]

Жители Хему видели его. Ночью его боевые каноэ, переполненные раскрашенными копейщиками, прокрались вдоль берега, а на рассвете дикари хлынули вверх по ущельям меж утесов, убивая рыбаков, спавших в хижинах на берегу, рубя земледельцев, как раз собиравшихся на поля. Дикари пытались штурмовать город. Однако в тот раз могучие стены устояли, и нападающие, отчаявшись взять город, отступили. Но рыжий король, появившись перед воротами, размахивая отрубленной женской головой, которую держал за волосы, что есть мочи клялся вернуться с таким флотом каноэ, от которого почернеет море, и стереть в пыль башни Хему. Вот он-то и его убийцы и были теми самыми врагами, для борьбы с которыми нас наняли, и мы со свирепым нетерпением ждали их прибытия, все больше и больше привыкая к благам цивилизации, так как варвары могут за короткий срок приспособиться к цивилизованным обычаям. Мы по-прежнему жили в лагере на равнине и держали мечи под рукой, но больше из врожденной осторожности, чем из опасения. Даже Асгрим, как казалось, не чувствовал больше опасности, особенно после того, как Келка, обезумев от вина, убил на рыночной площади трех горожан, и за этим кровавым деянием не последовало никакой мести, и никто не запросил виры.

Преодолев свою подозрительность, мы позволили жрецам провести нас в душное, темное здание храма Иштар. Мы даже побывали во внутреннем святилище, где во мраке, пропитанном запахом фимиама, тускло горели жертвенные огни. Там, на большом черном с красными прожилками алтаре, у подножия мраморной лестницы, принесли в жертву вопящую рабыню. Эта лестница, уходившая куда-то наверх, в темноту, пропадая из вида, как сказали нам, вела в обитель Иштар. Дух жертвы поднимался по ней, чтобы служить богине. Я счел это правдой, так как после того, как тело на алтаре перестало двигаться и ритуальные песнопения стихли до леденящего кровь шепота, я услышал где-то высоко, на верхней площадке лестницы, звуки, похожие на плач, и решил, что нагая душа жертвы, рыдая от ужаса, предстала перед богиней.

Позже я спросил Алуну, видела ли она когда-нибудь богиню. Девушка затряслась от страха, сказав, что на Иштар могут смотреть лишь духи мертвых. Она, Алуна, никогда не ступала на мраморную лестницу, что ведет к обители богини. Алуну звали служанкой Иштар, но ее обязанности заключались в исполнении приказов жрецов с ястребиными ликами и их голых женщин со злыми глазами, которые, словно тени, скользили в пурпурном полумраке меж колонн.

Однако среди воинов-асиров росло недовольство. Они устали от праздной жизни, роскоши и даже от темнокожих женщин. Ведь в душе асира постоянной остается только жажда кровавой битвы и дальних странствий. Асгрим ежедневно беседовал с Шаккару и Акхебой о древних временах. Я был очарован Алуной, а Келка каждый день напивался в винных лавках. Он пил, пока без чувств не падал прямо на улице. Но остальные воины шумно выражали свое недовольство той жизнью, которую вели, и спрашивали у Акхебы, как же насчет врага, которого им обещали предоставить.

– Потерпите, – отвечал Акхеба. – Враги приплывут, а с ними явится и их рыжий король.

Над переливающимися шпилями Хему занялся рассвет. К тому времени, о котором речь пойдет дальше, воины начали проводить в городе не только дни, но и ночи. Предыдущей ночью я как раз напился с Келкой и валялся с ним на улице, пока утренний бриз не выветрил из моей головы винные пары. С утра пораньше отправившись на поиски Алуны, я прошелся по мраморной мостовой и зашел во дворец Шаккару, примыкавший к храму Иштар. Миновав обширные внешние покои, где все еще спали жрецы и их женщины, я вдруг услышал доносящиеся из-за закрытых дверей звуки ударов плети по обнаженному телу. К ним примешивался жалобный плач и мольбы о пощаде. И голос молящей был мне знаком.

Дверь из проложенного серебром красного дерева оказалась закрытой на засов, но я вышиб ее, словно она была из картона. Алуна стояла на четвереньках. Туника ее была задрана. Жрец с холодным, ядовитым презрением бичевал ее плетью из мелких ремешков, которая оставляла на коже ягодиц девушки алые рубцы. Когда я ворвался в комнату, жрец обернулся. Лицо его стало пепельным. Прежде чем он успел пошевелиться, я сжал кулаки и одним ударом расколол ему череп, как яйцо, заодно и сломав ему шею.

Мой взор заволокло красной пеленой. Наверное, дело было не столько в боли, которую тот жрец причинял Алуне (потому что боль в варварской жизни тех времен – дело обычное), сколько в осознании того, что жрец обладал ею… и, скорее всего, не он один.

Настоящего мужчину можно распознать по тем чувствам, которые он испытывает к женщине одной с ним крови. Это – единственный тест расового сознания. Можно взять себе в жены иноземку, сесть с иноземцем за один стол и не испытывать ни малейшего неудобства. Только при виде иноземца, овладевшего или собирающегося овладеть женщиной одной с вами крови, вы осознаете расовые и национальные различия.

Так и я, державший в своих объятиях женщин многих рас и ставший кровным братом дикарю-пикту, затрясся в безумной ярости при виде чужака, поднявшего руку на асирку.

Я считаю, осознание, что она в рабстве у иного народа, и порожденный этим гнев и послужили первопричинами моих чувств. Корни любви лежат в ненависти и ярости. А непривычная мягкость и нежность этой женщины выкристаллизовала мое первое смутное ощущение.

Теперь же я стоял, хмуро глядя на Алуну, а она рыдала у моих ног. Я не помог ей встать, не вытер ее слез, как сделал бы цивилизованный человек. Приди мне в голову такая мысль, я немедленно отверг бы ее как недостойную мужчины.

Стоя там, я вдруг услышал, как меня громко зовут по имени, и в покои вбежал Келка, кричащий во все горло:

– Они плывут, брат, как и говорил старик! В город прибежали дозорные с утесов. Они говорят: в море черно от боевых лодок!

Бросив взгляд на Алуну, я повернулся, собираясь уйти вместе с пиктом. Но тут девушка, пошатываясь, поднялась на ноги и подошла ко мне. Со струящимися по щекам слезами, она протянула ко мне руки:

– Хьяльмар! Не покидай меня! Я боюсь! Мне страшно!

– Сейчас я не могу тебя забрать, – проворчал я. – Будет битва. Но, вернувшись, я заберу тебя, и никакие жрецы меня не остановят!

Я быстро шагнул к ней. Мои руки рванулись вперед… а затем, из боязни оставить синяки на нежной коже Алуны, я отдернул их. Какое-то мгновение я безмолвно стоял, и меня терзали противоречивые чувства.

Они лишили меня способности говорить и действовать. Потом, освободившись от наваждения, я вышел на улицу вслед за пиктом, не находившим себе места от нетерпения.

Солнце уже всходило, когда мы, асиры, выступили к очерченным алым светом утесам. Следом за нами отправились полки жителей города. Мы сбросили нарядные одежды и головные уборы, которые носили в городе. Восходящее солнце искрилось на наших рогатых шлемах, длинных поношенных кольчугах и обнаженных мечах. Мы шагали, позабыв о месяцах безделья и кутежей. Наши души трепетали от предвкушения предстоящей схватки. Мы шли на битву, как на пир, и, вышагивая, гремели мечами и щитами, словно пели победную песню о Ньерде, съевшем красное, дымящееся сердце Хеймдаля. Воины Хему в изумлении смотрели на нас, а люди, высыпавшие на стены города, ошеломленно качали головами и перешептывались.