Владимир Нестерцов - В гостях у Папского Престола

–Так чего ж нельзя, раз такое дело, то можно. Правда, там у одной колесо искривилось, но я сейчас его подправлю, а с утра можно будет и в путь.

–Вот и договорились, – сказал я и положил ему в руку три золотых монеты.

– Это за телеги, продукты, и вообще спасибо за гостеприимство и за ласку.

Дед молча посмотрел на желтые кружочки, лежащие в его ладони, затем сжал руку и, кивнув головой, встал, и пошел к телегам. Не оборачиваясь, он бросил на ходу:

– Тут у нас со старухой схрон есть, уже пару раз отсиживались там, авось, и на этот раз удастся.

– Дай Бог, – ответил я и пошел помогать ему чинить колесо. Провозились мы довольно долго. На колесе треснула пара спиц, в результате чего его повело. Образовались косяки, из-за которых спицы держались только благодаря металлическому ободу. Пришлось разбирать все колесо и менять пришедшие в негодность детали. Затем мы проверили все колеса и смазали ступицы специальной мазью, после чего пошли отдыхать. Перед этим я проверил всю амуницию и предупредил женскую половину, что рано утром мы трогаемся в путь. Напуганные происшедшими событиями, они были рады как можно быстрее уехать отсюда.

Утром, запрягши татарских лошадей в телеги, мы отправились в путь. На одной везли раненого, на второй ехали девушки, периодически меняясь в пути. Гостеприимные хозяева немного провели нас и, показав путь к ближайшим селениям, молча стояли посередине степи, пока мы не скрылись в туманной дымке, поднимавшейся от росы. Я договорился с девушками, что они пристроят раненого на лечение, а затем сами будут решать, что им делать дальше. Для этих целей я им выделил половину из оставшихся у меня денег. Самым тяжелым было расставание с Галиной. Она припала ко мне на грудь и не хотела отпускать, собираясь ехать со мной. С трудом я убедил ее, что нам сейчас не по пути, так как я еду на Сечь, где женщин и на запах не переносят. Договорились, что если подвернется оказия, то я буду искать ее в Михайловке, где проживает ее тетка и куда сейчас она намерена отправиться.

С трудом разжав ее объятия, я вскочил на коня и, не оборачиваясь, галопом рванул вперед, отсчитывая версты прощания с моей неожиданно пришедшей любовью. Так летел я, не разбирая дороги, гоня прочь мысли о том, чтобы развернуться обратно и забрать ее с собой. Эта борьба с самим собой забирала оставшиеся силы и выматывала больше, чем что – либо другое. Постепенно я успокоился, остановил коня и, бросившись в траву, закрыл лицо руками. Конь хрипло дышал, роняя хлопья пены на землю, и укоризненно косился на меня. Я встал, взял его под узду и повел тихонько, одновременно ища место, где устроиться на ночлег, так как начало темнеть. Выбрав удобное, на мой взгляд, место, я расседлал коня и, привязав арканом, лег спать, держа один конец веревки в своей руке.

Ночь прошла спокойно, пару раз кое-где подвывали волки да пугал своим криком филин, вышедший на охоту. Утром я уже был в седле и продолжил свой путь. Мне понадобилась пара суток, чтобы доехать туда, где стали появляться первые признаки жизни: то след от телеги, то конский помет, то всадник мелькнет где-то вдалеке. Наконец, впереди мелькнула широкая лента Днепра, и я выехал на тракт, ведущий к переправе. Выстояв очередь, я взошел на деревянный паром, который доставил меня на противоположный берег. Отсюда я добрался до казацкой переправы на Сечь. Заплатив пошлину, я вместе с конем был высажен на острове. Не торопясь, поехал в свой курень, по пути отвечая на приветствия знакомых. И вот показались деревянные ворота. Часовые, узнав меня, раскрыли их, впустив вовнутрь. Атамана на месте не оказалось, и я, доложив писарю о своем прибытии, отправился в курень. Получилось так, что я попал туда к обеду. Все собрались возле котла, получая свою порцию наваристой ухи. Увидев меня, многие бросились ко мне с приветствиями, которые сопровождались дружескими тумаками. Я отбивался, как мог, стараясь побыстрее добраться до вкусно пахнущего котла, и когда получил свою порцию, то замер от удовольствия, так как почти два дня не ел ничего. Однако в полной мере насладиться едой мне не дали. Едва я начал есть, как прибежал один из писарей и сказал, что меня требует атаман. Быстро проглотив горячую юшку, я отправился за ним.

Атаман встретил меня, лукаво улыбаясь:

– Ну что там с тобой сотворили папские нунции, не перетащили ли тебя на свою сторону, залив елеем твою душу?

Право, я опешил от такой встречи и, набравшись решимости, ответил:

– Если атаман так считает, то мне не о чем тут разговаривать, не за этим меня посылали!

– Ну не сердись, не гневайся, я так, по-отечески, видать, не сладко тебе там пришлось.

– Да уж по головке не гладили, но разрешили пользоваться библиотекой, что было для меня большим благом.

– Ну что ж, давай, рассказывай.

И он, приготовившись слушать, закурил свою любимую трубку, затягиваясь пахучим турецким табаком.

И я в деталях рассказал ему о своей жизни в Ватикане, о своих исканиях и своих сомнениях. Он молча слушал, попыхивая трубкой, да в отдельные моменты теребил рукой свои седые волосы, словно вытряхивая оттуда какие-то ненужные мысли. Когда я закончил, он спросил:

– Так значит нет там такой книги о нашем народе?

– Нет, атаман, такой книги нет. В некоторых изданиях немного упоминается об этом, но как-то вскользь, между прочим. А в принципе многие хотят нас привлечь на свою сторону, чтобы мы добывали для них славу и новые земли. И, как я понял, их нунций тоже среди них, поэтому так и обхаживает нас.

– Ну ладно, утро вечера мудренее, главное, что ты, как я вижу, ума набрался и вернулся живой и здоровый. Ну иди отдыхай, а я тут посижу, подумаю.

Выйдя от атамана, я пошел в церковь. Батюшка Гавриил был как раз на месте. Здесь я ему рассказал свою историю и отдал икону Николы Чудотворца. Он молча выслушал меня, затем перекрестил и дал приложиться к кресту. После этого я отправился к своим соратникам, которые тоже хотели услышать историю о моих странствиях. Здесь уже я дал волю своей фантазии, расписав все в наилучшем виде. Многие слушали, открыв рты и не веря своим ушам. Закончилась эта беседа далеко за полночь, и я, уставший, завалился спать. Проснулся я поздним утром. В курене никого не было, все ушли по своим заданиям. Приведя себя в порядок, я отправился к атаману. Однако его уже не оказалось на месте, а генеральный писарь сказал мне, что я могу на несколько дней съездить домой, чтобы повидаться с родителями. Я несказанно обрадовался этому и, сразу же собравшись, отправился в путь. Радости и всхлипываниям, казалось, не будет конца и края. Мать и няня не знали, куда меня посадить и чем меня угостить. Деды, прежде чем расцеловать, осмотрели меня со всех сторон, а затем ткнулись прокуренными усами в мою щеку. Сестра бросилась мне на шею и продолжила начатые поцелуи. Только отец долго жал мою руку, а затем привлек к себе, чтобы поцеловать. В общем, все были довольны встречей, включая меня. Закатили большой пир, зажарив на костре целого барана и выставив бочонок вина. Во время этого грандиозного пиршества все заствляли меня рассказывать мои истории, задавая иногда вопросы, которые ставили меня порой в тупик. Как я добрался до кровати, я уже не помню.