Светлана Фатеева - Вот идет большая птица [сборник рассказов]

— И она сдалась?

— Нет, не сдалась. И не сдаётся до сих пор. Она приходит сюда каждое полнолуние и рисует, веря, что однажды полотно оживёт, и перед ней откроется лунная дорога, которая приведёт её к любимому. И что бы ни случилось, художница не сдастся никогда. Ну, как тебе легенда?

— Красивая.… Как думаешь, это могло быть на самом деле?

— Вряд ли. Это ведь всего лишь сказка. Хотя некоторые говорят, что если хорошенько присмотреться, то в лунном отсвете можно увидеть тень художницы, склонившейся над холстом с кистью в руке. Вот только врут они всё. Я, например, ни разу её не видел. Ну что, пойдём обратно?

— Подожди. Давай посидим здесь. Вдруг мы её увидим? Всё-таки интересно узнать, как рисуют лунный свет.

— Можем и посидеть. В конце концов, здесь хорошо, а ночь сегодня тёплая. Смотри-смотри, вон на воде лунная дорога. Море неспокойно, а дорога почти ровная. Удивительно, правда?

— Ты думаешь, она уйдёт когда-нибудь по ней?

— Художница? Когда-нибудь — непременно.

Она рисует. Вкладывает в рисунок всё сердце, всю душу. А внизу, под обрывом, бьются о скалы волны, разлетаясь в стороны мириадами жемчужно-белых брызг, и зыбко стелется заветная дорога жидкого серебра. Он там, на том конце; он ждёт уже давно. И она крепче сжимает в руке кисть. Ей очень нужно нарисовать лунный свет.

Лиза любит. Папу, остро пахнущего потом и дымом, по утрам уходящего в лес, а по вечерам возвращающегося с полным ягдташем дичи. Маму с её огрубевшими от работы по дому руками, поседевшими до срока волосами, хрипловатыми колыбельными и тёплыми поцелуями в макушку. Старшего брата, любящего растрёпывать ей косу, дразнящего её мечтательницей и отгоняющего по ночам кошмары. Старого пса по кличке Арнуш, брехливого, подслеповатого, ластящегося, с истёршимися от старости зубами.

Лиза любит свою семью. И мечтает каждое утро просыпаться от папиного грубоватого смеха и маминого тёплого шёпота. Слушать рассказы брата и притворяться, что до смерти боится чудовищ, прячущихся в тёмных углах. Носиться по полю в компании Арнуша и хохотать, глядя, как он отфыркивается от бабочек. Лиза даже согласна кормить по утрам кур и гусей, доить корову и выгонять её на выпас, мести полы и месить тесто, носить воду и штопать братнины и отцовы рубахи при свете лучины. Ей просто хочется, чтобы её уютный, счастливый мир никогда не кончался, чтобы вечно пах лесом, скошенной травой, свежим хлебом, ледяной водой из колодца.

Всё рухнуло, когда отец решил проведать брата, жившего за несколько миль от Лупу. Конечно, они слышали, что дороги нынче неспокойны, что ранняя весна — пора разбойничья, пора смутная. Отец верил, что сумеет защитить семью. Брат считал себя достаточно взрослым, чтобы подсобить ему в этом. У них был добрый охотничий лук, топор и два широких и длинных ножа. Ничто из этого их не спасло.

Лиза должна была быть рядом с семьёй, когда тех убивали. Должна была оказаться на земле вместе с ними, напоить своей кровью едва оттаявшую землю, в последний раз сжать пальцы матери. Но Лиза убежала искать первоцветы. Она прочла в книге сельского священника, что им пришла пора цвести. Она ползала по снегу, когда её отцу перерезали горло. Она разрывала сугробы окоченевшими пальцами, когда её брата начинили стрелами, точно пирог изюмом. Она рвала тоненькие слабые стебельки, когда насиловали и душили её мать.

Лиза вернулась с букетом. Думала — для улыбок и счастья. Вышло — для могилы. Она стояла на коленях над остывающими телами, рядом с разграбленной повозкой и ждала, когда вернутся за ней. Не вернулись. Двуногие хищники насытились и кровью и золотом. Им не было дела до девочки, ставшей сиротой и мечтавшей воссоединиться с семьёй. И девочка осталась жить.

Лиза любила семью. Семьи больше нет.

Лиза любит. Это любовь-благодарность, любовь-признательность. Тётушка с дядюшкой взяли на себя лишний груз, приняв под кров свой горемычную сиротку. Ехала в гости на три денька — осталась навсегда. Лиза тяготится своей безвинною виной, всегда и во всём помогать вызывается первой. Платит за крышу над головой, за миску похлёбки, за тёплую обувку зимой.

Лиза любит родню. Дядюшка и тётушка ни в чём Лизу не упрекают. Пестуют не хуже родных дочерей, хоть и могли бы посетовать на необходимость кормить ещё один рот, собирать ещё одно приданое. «Кровь ты наша, — строго отбривает тётка, когда Лиза пытается ей об этом намекнуть. — Ежели кровь родную привечать люди перестанут, что ж за жизнь начнётся? Господь велел делиться да помогать сирым и убогим. Выдюжим».

Лиза бегает к старику-лекарю, учится буквы складывать в слова, выводит первые в своей жизни каракули, читает перевод Евангелия, травники, алхимические трактаты. Понимает пока мало, но интерес всё разгорается и разгорается. Сколько всего ещё не изведал и не познал человек! Дядька только ворчит: ни к чему девке грамотность.

Лиза в пору расцвета своего вступает. С кузинами-подружками гадает вечерами, бросает башмачок за ворота, в зеркало сквозь свечу глядится. «Ряженый-суженый, приди ко мне поужинай». Капает воск на воду, плывут фигуры призрачные, обманчивые. Кто в дом твой, девица, постучится? Кто сватов зашлёт к тебе по весне?

Заглядывается на Лизу кузнецов сын. Богатый у кузнеца дом, на широкую ногу живут, но и родня Лизина не хуже. Лиза ловит на себе оценивающие взгляды: подойдёт ли, славная ли невестка выйдет, работящая ли? Не знает она, хочется ей за кузнеца или нет, сердце молчит, не заходится в нервном перестуке при виде жениха возможного. Холодно и равнодушно остаётся, когда тётка, руками всплёскивая, говорит: «А и чем наша Лиза не жена Василе?»

Свадьбы не вышло, хоть назначили день сватовства. Накануне Лиза возвращалась поздно от подружки домой. Василе подкараулил её почти на родном подворье. Пьян был жених обещанный, за руки хватал, прижимал, с поцелуями лез. Лиза насилу отбилась, бросилась к воротам, как парень схватил её за косу да так ударил о забор, что слёзы из глаз брызнули.

— Чего кобенишься? — хрипел Василе, пытаясь задрать юбку. — Всё равно моей будешь. Мне твою рубашку на забор вывешивать, так не упрямься, кобыла глупая. Или дала уже кому, а?

Кажется, Лиза закричала. Кажется, брыкалась и отбивалась. На шум выскочил из дома рассвирепевший дядька с топором наперевес. Разбираться он особо не стал, хватил топором по голове насильника, поднял Лизу с земли. Всю ночь она не сомкнула глаз, под утро выскользнула потихоньку из дома да убежала на реку. Хотелось с тела чужие прикосновения стереть, смыть, отскрести.

Вернулась на пепелище. Разгневанный гибелью единственного сына кузнец со чадами и домочадцами пустил на двор Лизиной родни «красного петуха». Никто не помог горевшим заживо людям. Никто не помешал кузнецу. Никто и слова поперёк не сказал. А Лиза струсила. Не стала возвращаться в деревню, требовать крови обидчиков, собирать судилище. Вместо этого ушла, отвернулась.