Денис Игнашов - Memento Finis: Демон Храма

– Миннезингер, один из самых известных эпических поэтов немецкого средневековья. Автор стихотворного рыцарского романа «Парцифаль», – вспомнил я когда-то почёрпнутые в одной из книг сведения.

– Именно он. Напомню вам известные и широко цитируемые строчки из его романа в переводе Льва Гинзбурга… Старец Треврицент рассказывает Парцифалю, где хранится Святой Грааль, – Ракицкий, вспоминая, сосредоточенно потёр лоб и, манерно вскинув руку, прочитал наизусть:

Святого Мунсальвеша стены

Храмовники иль тамплиеры –

Рыцари Христовой веры –

И ночью стерегут и днём:

Святой Грааль хранится в нём!..

Грааль – это камень особой породы:

Lapsit exilis – перевода

На наш язык пока что нет.

Он излучает волшебный свет.

Как вам, Руслан? Объяснение, кажется, лежит на поверхности?

– Что такое lapsit exilis? – спросил я.

– Да-а, – промычал Ракицкий укоризненно. – Плохо не только то, что вы не знаете латыни, но и то, что не читаете художественную литературу… Это случайно или сознательно испорченный латинский текст, который исподволь предполагает многозначность этого выражения. Эти два слова можно перевести по-разному. Выбирайте сами – «камень господа» (lapis herilis), «камень с неба» (lapis ex coelis), «камень мудрости», «философский камень» (lapis elixir). Как вам больше нравится.

– И вы считаете этот отрывок средневекового поэта доказательством того, что перстень хранился у тамплиеров? Не слишком ли открыто это заявление для тайного дела?

– Руслан, прошу, не критикуйте меня. Я лишь воспроизвожу, как могу, – заметьте, по вашей просьбе – логику мысли нашего общего знакомого – Вячеслава Полуянова. Моё отношение ко всем этим идеям было и остаётся абсолютно скептическое. Но, чтобы не лишать Славу поддерживающей мистической аргументации, я готов показать вам ещё некоторые выдержки из одной книжки.

Ракицкий поднялся с кресла, подошёл к книжному шкафу и через минуту поиска достал из него небольшую книжку.

– Обратите внимание на эти строки, – сказал он и показал пальцем на строки открытой страницы.

«Легенда о Камне, – прочитал я название и стал бегло поглощать текст, оставляя в памяти некоторые особо поразившие меня строчки: – …дух воздуха, принёс царю Соломону Камень… (Соломон) указал отбить часть Камня, и взять чистого серебра, и сковать перстень, и начертать на Камне чашу мудрости, пламенем просиявшую…И в Храме Иудеи не остался «Огонь Носящий» …Но лукавство Храма служителей похитило Сокровище у Повелителя Индии, чтоб вознести в чужую страну…Лучшее напоминание о мощи камня положено в змеином камне… Лукавые владыки не надолго владели Камнем, не зная, что лишь устремление к добру покоряет огонь Камня… Поистине, я видел его – осколок щита мира! Помню величину его, длиной с мой пятый палец, серый отблеск как сухой плод. Даже знаки помню, но не понял их… Говорят, Камень сам приходит, взять его нельзя… И последний полёт на Запад осветил царство небывалое неудачного единения народов Запада. На каждом луче Востока уже ищут Камень. Время настаёт, сроки исполнятся. Рок суждённый записан, когда с Запада добровольно Камень придёт. Утверждаем ждать и понять Камня путь…Ждите Камень!»

– Кто это написал? – спросил я.

Ракицкий молча развернул обложку – «Е.И.Рерих. Криптограммы Востока».

– Это мистические откровения, записанные Еленой Рерих. Говорят, это записи подсознательного ряда, открывавшиеся ей во сне. Обратите внимание на выражение «Храма служителей», – произнёс Ракицкий. – Действительно, похоже на тамплиеров; и путь движения камня – на Запад – соответствует полуяновской логике перемещения реликвии с Ближнего Востока в Западную Европу.

Ракицкий опустился в кресло и включил настольную лампу. Было уже совсем темно.

– Значит, Полуянов ищет перстень Соломона, – задумчиво вымолвил я. – Но зачем ему письмо Ногаре, содержание которого он, возможно, знает наизусть? Может быть, он думает, что там скрыт какой-то код, позволяющий раскрыть местонахождение реликвии?

– Я не хочу строить догадок, – отрезал Ракицкий. – Жизнь научила меня доверять только фактам. И опираясь на факты, – профессор характерным жестом показал на меня, – я должен заметить следующее. Одно из двух – либо Слава действительно нашёл что-то очень важное, либо он обладает огромным желанием это найти и незаурядным даром внушения, раз спецслужбы устроили настоящую охоту за его головой. Я всё-таки уверен в последнем. И для этого утверждения у меня есть все основания. Я хорошо знал этого упрямого, горячего, увлекающегося парня, который своим азартом искателя мог увлечь кого угодно. Как уж он смог заинтересовать своими исследованиями спецслужбы, я не знаю. Но было огромной ошибкой с его стороны привлекать подобные структуры для помощи в этих поисках. А потом, письмо…

– Что письмо? – нетерпеливо спросил я Ракицкого.

– Письмо Ногаре – фальшивка.

– Как фальшивка?! – воскликнул я, приподнявшись на стуле.

– Грамотно исполненная, профессиональная подделка. И не более того… В своё время я сделал химический анализ бумаги и чернил письма. Выяснилось, что хоть лист бумаги, на котором написано письмо, и можно отнести к четырнадцатому веку, чернила же произведены в восемнадцатом веке, по прошествии четырёхсот лет с момента смерти французского канцлера… Неизвестные, используя старую бумагу и имитируя почерк канцлера Ногаре, сфабриковали этот документ. Видимо, кто-то из предков нашей семьи пытался извлечь из этого выгоду или, что тоже возможно, пал жертвой мошенников. Вот и вся история…

Я посмотрел в окно. Ночь плавно опустилась на город.

– Скажите, Стефан Петрович, – спросил я, – зачем вы для встречи с Андреевым порекомендовали мне прочитать книгу, написанную Полуяновым, причём ту, отношение к которой академика было однозначно негативное?

– Извините, Руслан, но я действительно считал эту книгу о тамплиерах лучшей из всех, какие были изданы Андреевым. Слава талантлив, это у него не отнять. – Слова профессора прозвучали абсолютно искренне.

– Вы догадывались о появлении Полуянова в Москве?

– Я знал, что он должен рано или поздно вернуться. Это время пришло… – Ракицкий тяжело вздохнул и задумчиво посмотрел в сторону. – А хотите, я покажу одну из последних фотографий Славы из его старой московской жизни? – неожиданно спросил профессор.

Ракицкий поднялся с кресла и опять подошёл к книжному шкафу. Порывшись в верхнем выдвижном ящике, забитом старыми фотоальбомами, он извлёк из него на свет небольшую цветную фотографию и протянул её мне.

– Это одна из последних фотографий Славы, сделанная в 1983 году за пару месяцев до его отъезда за границу, ― сказал Ракицкий.

Я бросил взгляд на фото. Четыре человека стояли около большой доски в знакомой мне по обстановке учебной аудитории МГУ. Двоих я сразу узнал. Это были Стефан Ракицкий, тогда ещё менее седой и казавшийся повыше ростом, и его племянник Вячеслав Полуянов, молодой парень в мешковатом сером советском костюме с уверенным, чуть насмешливым, прямым взглядом зелёных глаз. Рядом с Ракицким стоял высокий, сухой, абсолютно седой пожилой мужчина в круглых очках. Безупречный светло-коричневый шерстяной костюм и старомодная бабочка, благородная осанка, прямой нос, отрешённый взгляд и сдержанная, немного снисходительная улыбка на устах. В руках сосед Ракицкого держал чёрную трость с белым костяным набалдашником. Старик выглядел очень несовременно, но удивительно органично; казалось, он словно сошёл с фотографии тридцатых-сороковых годов и был похож на типичного англичанина середины двадцатого столетия. Рядом с ним, с противоположной от Ракицкого стороны, стоял светловолосый молодой человек в ярком разноцветном свитере. Судя по всему, он тоже был иностранец. Об этом можно было догадаться по его картинной белозубой улыбке и непонятно-восторженному заинтересованному выражению глаз.