Ольга Птицева - Край чудес [litres]

– Столько всего нужно было сделать перед съемкой, – примирительно объяснила Кира. – У него из головы выскочило. Будем без цветов. Или вот, давай возьмем эти. – Она кивнула на распотрошенный букет, брошенный у заколоченного окна. – Им лет десять минимум. Мы их помоем хорошенько и положим. Давай так?

Костик поморщился, но вариантов у него не было.

– Нельзя так, – вяло попытался отбиться он. – Не сработает.

– Ну, лучше так, чем никак. Правда? – наступала Кира.

Они стояли вплотную друг к другу. Тарас видел, как на вдохе грудь Киры легонько касается впалой груди Костика. И как на выдохе покрывается мурашками его шея, тоже видел. Проводник почти уже сдался, эта близость тел не оставляла ему шансов. Жалкий и никчемный, Костик просто не мог устоять от вкрадчивого внимания, устремленного на него одного. Наверное, впервые в жизни. Кира смотрела, не отводя взгляда. Смотрела просительно и нежно, почти восхищенно. И от этого Тарасу хотелось опустить на Костика что-нибудь потяжелее собственных рук. Бетонную плиту, например.

– Лучше так, чем никак, – проговорил Костик, окончательно капитулируя.

– Вот и ладушки, – подвела итог Кира и юркнула в сторону, оставляя проводника один на один с его законопослушностью.

– Придумал тоже – «закон», – шепотом передразнил его Тарас, отходя к окну, чтобы поднять бесхозный букет, над которым уже суетилась Кира.

– Он правда в это верит, – чуть шевеля губами, ответила она и потянулась к рюкзаку. – Надо ополоснуть.

Под струйкой воды гвоздики вспыхнули тревожным багрянцем. То ли кленовый лист в октябре, то ли грузинское вино. То ли кровь, пролитая на пыльный бетон. Тарас снял с объектива крышку. В кадре гвоздики померкли. Ни тебе вина, ни тебе крови. ХЗБ вообще не шла съемка. Застывшее во времени не желало застывать еще и в кадре. Но платили именно за него.

Тарас огляделся в поисках того, кто платил. Южина почти не было видно в темноте дальнего угла зала. Только смутную фигуру, застывшую над очередным пеноблоком.

– Что там? – спросила Кира.

Костик забрал из ее рук мокрые гвоздики. И пошел к Южину, загребая ногами сор, раскиданный по полу. Тарас пожал плечами и двинулся следом, камера в его руках согрелась и притихла, как зверек с ребристыми боками. Нужно было снимать, но от увиденного запершило в горле.

Южин склонился над бетонным блоком. Вокруг него, как вокруг алтаря, лежали цветы – пыльные искусственные, засохшие живые. И сигареты. Десять, двадцать, тридцать сигарет, обугленных с конца. Блок высился над ними, как стела. Мемориальный камень, которым и был. Фото, прикрепленное к блоку, успело выцвести. С него, плохо различимый, почти исчезнувший уже, смотрел темноволосый пацаненок. Все сигареты были повернуты к нему фильтрами. А цифры у подножия блока описывали его путь с 1989 по 2005 год.

«Шестнадцать», – подсчитал про себя Тарас. Вот ты какой, Лешка Краюшкин.

– Это кто? – шепотом спросила Кира, подходя ближе.

– Снимайте, – попросил Костик. – Дважды рассказывать не буду.

Тарас вернулся к окну, дернул за край фанерной доски, та скрипнула, но не поддалась. Пришлось положить на расколотый подоконник фонарь, а самому встать сбоку, чтобы не заслонять свет. Костик заметался между Кирой и Южиным, не зная, куда встать.

– Нужно так, чтобы лица не было видно, – подсказала Кира.

Южин повернулся на ее голос. В луче фонарика влажно блеснули глаза.

– Вставай сюда, – кивнул он сипло.

Костик застыл на половине шага.

– Я лучше тут, – пробормотал он и накинул на голову капюшон. – Начинать?

Тарас настроил резкость – центральная точка пришлась Костику на правое плечо – и кивнул Кире. Та скользнула к проводнику, прицепила ему на воротник петличку. Вторая петличка приземлилась на Южина.

– Поехали, – разрешил Тарас.

Костик застыл в кадре, будто на него не петличку повесили, а стреножили и наложили проклятие. Он беспомощно хлопал прозрачными ресницами и даже рот приоткрыл, но слова никак не шли.

– Где мы сейчас? – спросил Южин, оставаясь вне кадра.

Костик вздрогнул, но продолжил смотреть в объектив, тревожно морща переносицу.

– Где мы сейчас? – с нажимом повторил Южин. – Куда мы пришли?

Костик сглотнул, тощий кадык дернулся.

– Мы на восьмом этаже, – чуть слышно ответил он.

Петличка была хорошей, но не самой дорогой. Хватало, чтобы без помех записывать голоса на шумной улице. На перепуганный шепот проводника могло и не хватить.

– Громче, – недовольно одернул его Южин.

Костик подобрался и повторил чуть увереннее:

– Мы на восьмом этаже. Поднимались по лестнице с пятого, остановились в плиточном зале, потом оказались тут.

– И зачем мы сюда пришли?

Темнота вокруг Костика, прореженная фонарем, клубилась пылью, и от этого казалось, что сам Костик ненастоящий, зыбкий и выдуманный. Странное порождение ХЗБ, такое же недостроенное, как она сама.

– Здесь Край. Сюда все идут.

– Почему?

– Потому что Край – центр Ховринки, – живо ответил Костик, вовлекаясь в разговор. – Все дороги сюда ведут. Если с восточного входа зайти – все равно на восьмой поднимешься. Если через крышу от северного сектора перелезть, то отсюда потом спускаться до подвала. Как ни пытайся, а все равно на Краю окажешься.

Он помолчал, переводя дух.

– Ты давно здесь? – поинтересовался Южин.

– Лет пять. Может, шесть. Но Краем восьмой этаж еще в 2005-м прозвали, после Лешки Краюшкина. Меня здесь тогда не было.

По прикидкам Тараса, в том году Костик должен был учиться в школе. И уж точно не шастать по заброшке. Но кто-то уже шастал. И падал в шахту лифта.

– Почему он спрыгнул? – неожиданно спросил Южин.

Костик испуганно вскинулся.

– Не знаю.

– Ну как же не знаешь, сам говорил, Краюшкин был местным. Значит, все его устраивало.

Костик не ответил.

– Что вообще значит «местный»? – попытался зайти с другой стороны Южин.

– Это значит, что он для ХЗБ свой, – промямлил Костик. – И законы ему понятны. Он их принял все. Доказал, что хочет в ХЗБ остаться. Что ему не страшно.

Южин хмыкнул.

– Не страшно? Устроить здесь суицидный трип?

– Нет, это он доказал так… – пробормотал Костик.

– Что доказал? – не унимался Южин. – Что ему не в лом ноги переломать ради законов ваших незыблемых?

Он издевался, ерничал так явно, что снимать это было бессмысленно. Костик молчал, глядя на Тараса через объектив. Уже не жалобный, а жалкий. Нужно было оборвать съемку, сказать, что свет совсем никакой, спасти проводника, как спасают попавшего под лед щенка. Но в натуженной беседе между Костиком и темнотой, где прятался Южин, был конфликт. Надрыв, нужный любому фильму. Неясная боль, ради которой этот фильм и взялись снимать. Тарас отстранился от камеры. Кира отошла к дальней стене и рассматривала что-то цветастое, намалеванное там краской. Слабый свет ее телефона выхватывал разрозненные куски, скрывая целое.