Роберт Эйкман - Холодная рука в моей руке [сборник litres]

Что касается самого шоу, я никогда не видел ничего подобного. Никогда не слышал ни о чем подобном. Даже не читал о таком. Ни о чем, даже отдаленно напоминающем то, что происходило здесь.

В задней части шатра, возможно прямо у фабричной стены, находился невысокий дощатый помост, выкрашенный темной краской. На этом помосте стоял здоровенный детина, который о чем-то трепался, но смысл этого трепа от меня ускользал. Его курчавые волосы, цвета дешевого лимонада, уже начали седеть, на широком багровом лице красовался перебитый нос и удивительно красные губы. Глаза у него были маленькие, уши тоже, причем уши располагались на голове как-то несимметрично, если вы понимаете, что я имею в виду. Красотой он не отличался, хотя, несомненно, был так силен, что смог бы одной левой уложить всех зрителей, собравшихся в шатре. Я не смог определить, сколько ему лет – ни тогда, ни потом (забегая вперед, скажу, что нам предстояла еще одна встреча). Думаю, возраст его приближался к пятидесяти, и нельзя было сказать, что он хорошо сохранился. Однако создавалось впечатление, что мускулов у него значительно больше, чем у обычных людей. Одет он был почти в точности так, как и парень у входа, с той лишь разницей, что свитер на нем был не зеленый, а синий, вроде тех, что носят моряки. Что касается грязных серых штанов и сандалий, они были такими же, как у встретившего меня юнца. В общем, мужик на помосте здорово походил на боксера.

Но происходившее на сцене ничуть не напоминало боксерский поединок. Слева от здоровяка (и в точности напротив того места в заднем ряду, где уселся я), в брезентовом шезлонге, таком же потрепанном и жалком, как и вся здешняя обстановка, сидела девушка. На ней был наряд французской шлюхи: черное блестящее мини-платье с глубоким вырезом, черные чулки в сеточку и лакированные туфли на высоченном каблуке, из тех, что большинству мужчин кажутся неотразимо привлекательными. И все же общее впечатление было не слишком сексуальным. И платье, и туфли знавали лучшие времена; что касается девушки, она выглядела слишком усталой, чтобы казаться соблазнительной. Должен сказать, она была бы красива, если бы не зеленая пудра, покрывавшая ее щеки (не знаю, выбрала ли она этот жуткий оттенок сама, или его выбрал для нее кто-то другой), и не тускло-серый мышиный оттенок волос, стянутых на затылке в тугой пучок, как у балерины. В довершение всего, она не сидела, а почти лежала в шезлонге, словно чувствовала себя больной или же совсем обессиленной. Несомненно, она не делала ровным счетом ничего, чтобы распалить зрителей. Да я вовсе и не хотел распаляться. По крайней мере, так мне тогда казалось.

Напротив девушки, у края помоста, стоял низенький черный столик, из тех, что обычно продают, выдавая за японские; этот экземпляр, весьма скромный и лишенный украшений, как и все здесь, отличался изрядной обшарпанностью. На столике крест-накрест, как сырные палочки, были сложены мечи. Полагаю, их было тридцать, а то и сорок, они лежали правильной четырехугольной стопкой, так что каждый легко было выхватить, потянув за рукоять. Позднее до меня дошло, что мечей было в точности столько, сколько стульев в палатке, – на тот случай, если будет аншлаг.

Если бы не вывеска над входом, думаю, я не догадался бы, что это мечи, или, по крайней мере, догадался бы не сразу. Не было ни одной блестящей детали, ни одного украшения. Тускло-серые клинки, рукояти, сделанные из какого-то черного материала, возможно даже пластика. В общем, они выглядели, как массовые промышленные поделки, но я понимал, что таковыми они быть не могут. Мечи, несомненно, были более массивными и тяжелыми, чем фехтовальные рапиры; а в наши дни спрос на настоящие мечи, мягко говоря, невелик, и даже в ритуальных целях они используются все реже и реже, так что производить их в промышленном масштабе вряд ли имеет смысл. Возможно, мечи были театральным реквизитом, но это предположение тоже казалось мне не слишком убедительным. В общем, то были мечи весьма сомнительного качества, совершенно не походившие на боевое оружие.

Не знаю, задолго ли до моего появления все началось, ибо моряк в синем свитере не дал на этот счет никаких объяснений. Он без всяких предисловий объявил:

– Итак, джентльмены, кто из вас готов стать первым?

В ответ – ни слова, ни даже малейшего движения. Как и всегда в подобных случаях.

– Ну что же вы! – продолжал ведущий не слишком любезным тоном. Чувствовалось, он настолько привык к пассивности своей аудитории, что не собирается с ней церемониться. Хотя работать ему приходилось языком, словарный его запас, судя по всему, не отличался разнообразием. Говорил он с сильным акцентом, который, по моему предположению, напоминал говор Блэк-Кантри; впрочем, будучи жителем Лондона и находясь в той жизненной поре, в которой я находился тогда, я не мог судить об этом с уверенностью.

Ничего не происходило.

– За что же вы тогда заплатили деньги? – возопил моряк, как мне показалось, скорее с вызовом, чем с сарказмом.

– Вот вы нам и объясните, – крикнул один из зрителей. Сидел он неподалеку от меня, как раз напротив.

Подавать голос было опрометчиво, и ведущий моментально воспользовался этой оплошностью.

– Вы! – заорал он, наставив толстый красный палец на моего соседа. – Идите-ка сюда. Должны же мы хоть как-то начать.

Мужчина не двинулся с места. Находясь в опасной близости от него, я внутренне сжался. Ведущий мог избрать меня следующей жертвой, а я понятия не имел, что от меня потребуется.

Ситуацию спасло появление добровольца. Какой-то парень, сидевший на другой стороне, встал и заявил:

– Пожалуй, я попробую.

Единственным источником света в палатке была лампа Тилли, громко шипевшая на деревянной крестовине под потолком. В ее тусклом свете трудно было как следует разглядеть добровольца, но, похоже, он ничем не отличался от всех прочих зрителей.

– Наконец-то, – пробурчал ведущий, по-прежнему нелюбезно. – Идите сюда!

Доброволец неспешно пересек палатку, взобрался на помост и встал рядом с девушкой. Она не двигалась, голова ее была так запрокинута назад, что я не видел ее глаз. Не знал даже, открыты они или закрыты.

– Возьмите меч, – скомандовал моряк.

Доброволец выполнил приказ, осторожно потянув за рукоять. Судя по всему, до этого он ни разу в жизни не держал в руках ничего подобного; то же самое могу сказать и про себя. Стоя с мечом в руках, парень выглядел совершенным придурком. В тусклом свете лампы кожа его казалось серой, он был очень худ, с большими залысинами.

Ведущий позволил бедолаге постоять так несколько секунд, как видно из вредности. Судя по всему, способ, которым приходилось зарабатывать на жизнь, внушал ему изрядное отвращение. Я чувствовал, что атмосфера в грязной палатке становится все более тяжелой и гнетущей. Но все остальные зрители, развалившиеся на своих неудобных стульях, судя по выражению их лиц, всего лишь скучали.