Грей - Мальформ

Коридоры с красными стенами и зелеными абажурами при свете дня не напоминали нечто инородное, подводное и немыслимое. Пространство сузилось до привычных широт и высот. Она быстро прошагала по этажу к лестнице с вычурными перилами и балясинами, со стены на нее неодобрительно поглядывали портреты предков: все в красном, самодовольные, строгие и напыщенные, по-королевски грандиозно величественные. А все из-за того, что так их изобразил какой-то художник. Портреты лгали. Всегда.

Но не одни люди и мальформы на картинах будут взирать на нее подобным образом. Ха! Эдит нарядилась точно на карнавал, нацепила на себя все самое яркое, пестрое и нелепое: желтое платье, расшитое мелкими голубыми цветами и золотыми птицами, лиловую легкую кружевную пелерину, которая не шла ни к селу, ни тем более к городу, зеленые туфли с пряжкой, самую вычурную серебряную брошь, состоящую из переплетающихся колец, золотые серьги с изумрудами, а волосы сзади собраны бантом цвета фуксии. Более несуразного наряда и придумать нельзя, но ей это удалось. Битва против системы начинается с осознания, что тебя эта самая система не устраивает.

Ни Ханну, ни Аддерли, ни других слуг и мальформов она не заметила. Уверенно и бойко Эдит промаршировала в гостиную, держа мальформа на чуть вытянутых руках будто блюдо с жареным поросенком.

Тут и там виднелись розы: алые, багряно-красные и бордовые. Они распустились в своей пышности в маленьких вазах на тумбах и столиках, и в сосудах-амфорах, стоящих на полу. Запах они дарили нежный и такой дивный, но вот радости своим видом не вызывали. Ей думалось – теперь несколько цветочных лавок опустошены из-за нее, а тот, кого бы эти цветы воистину могли обрадовать, останется ни с чем.

Чувство вины быстро улетучилось и сменилось внутренним бунтарством. Внешне оно уже дало знать о себе не только картинам, но и ее матери. Та сидела за большим столом в одиночестве. Леди Милтон сегодня надела платье цвета красного вина с бежевым кружевом. Иногда даже столь рьяным ренвуарам, как она, надоедал нескончаемо красный цвет, оттого в одежде появлялись иные акценты, ведь это не запрещено. Согласитесь, выглядело бы несколько нелепо, если бы и исподнее у ренвуаров обязательно должно быть красным. Или носки с чулками, или шляпа, или булавка, или запонки… Что за чепуха?! Уж Эдит точно не собиралась носить абсолютно все кровавое.

– Что это такое, Эдит?! – негодовала мать, оторвавшись от газеты и явно не оценив ее вид. Вряд ли там на первой полосе уже сообщали всему Вилльфору и провинции Британь о том, что единственная девушка в Милтон Хаус, у которой не имелось мальформа, его (наконец-то!) обрела. Теперь она абсолютно ничем не отличалась от всех, кто тут живет. Но, возможно, в колонке новостей в завтрашнем выпуске “Морнинг Кроникл” будет сказано об этом.

Эдит не ответила матери, а просто покружилась на месте, прижимая его к себе.

Та вздохнула, устало отложив пенсне и газету. Теперь дочь, замерев на месте, отметила, что в таком же возрасте будет похожа на нее. У девушки голубые глаза матери и такие же волосы, правда их пока что не подернула паутина седины. Неужели в будущем сама Эдит так же будет сидеть за чтением газеты на этом же самом месте, вопросительно изгибать бровь и раздувать крылья носа, негодуя от поведения собственного ребенка, который отказывается носить красное?

Ей стало немного стыдно, поэтому она подошла и поцеловала мать в теплую, но сухую щеку. На влажных розовых губах осталась пыльца пудры. Эдит стерла ее рукавом, а леди Милтон пальцами поправила свой туалет в том месте, где кожа ее лица стала не такой по-благородному белой. После она достала из портсигара папиросу и, установив ту в золоченый вилкообразный мундштук с маленьким рубином, закурила, свободной рукой размахивая спичкой. Запах серы быстро испарился, сменяясь зловонием табачного дыма. Никакие розы не смогли бы скрыть его. В свете солнца витиеватые фигуры и кольца, окружившие леди Милтон, напоминали тающих ночных призраков.

Эдит поморщилась:

– Не кури при ребенке! – сделала замечание она. – Поздравляю, отныне ты стала, хм, бабушкой!

Мать уже покончила с завтраком – яйцо всмятку и “Эрл Грей”, сорт чая, названного в честь премьер-министра Чарльза Грея, который ныне давно ушел на покой, безутешно силясь реформировать Британь под управлением франкийских королев. А теперь наступила следующая часть ее утреннего ритуала – чтение газеты, курение и перелистывание произведения Александра Дюма про Трех Мушкетеров, сопровождаемое возгласами о том, что в этой фантастической книге ничего не говорится про мальформов.

Эдит не особо интересовали франкийские писатели и приключения кавалеров, размахивающих своими шпагами, “один за всех, все за одного” и все такое прочее – это уж слишком напоминало Единство, даже если про мальформов там ни слова.

Сейчас она собиралась всему этому помешать. Раз уж ее жизнь кардинально переменится отныне, то и матушкина – тоже. Дочь собиралась нарушить привычный для той уклад.

На удивление мать послушалась и потушила свою папиросу, докурив ту лишь наполовину, а “Три Мушкетера” остались лежать в стороне.

– Можно? – поинтересовалась леди Милтон, протягивая руки.

Эдит вручила той долгожданный дар Первозданного.

– Все могло быть куда хуже, – изрекла мать, изучая маленького мальформа. Тот продолжал спать и сладко улыбался во сне. Интересно, какие они видят сны?

Никаких зловещих метаморфоз вновь не произошло.

“Все чудовища днем исчезают”.

В руках матери пребывал все тот же милый розовенький младенец с тремя крепко сомкнутыми глазками. Его третий глаз и вовсе казался незаметным, сейчас девушка обратила внимание, что веки на нем без ресниц, в то время как два других густо усеяны светлыми волосками.

Мать удовлетворила свой интерес и вернула дитя дочери. С нее хватит. Пусть Эдит сама занимается своим мальформом.

– А где Аддерли? – Не то чтобы ей стало слишком интересно или любопытно, но она просто спросила.

– Сэр Аддерли, – поправила ее мать, – прояви почтение.

– Да, простите, маман, сэр Аддерли , – с нажимом исправилась Эдит.

Мальформы знатных ренвуаров получали их же титулы, но это не значит, что она должна называть его “лорд Аддерли от Милтонов”. Мать права, непременно к старшим следует обращаться с должным почтением, но ей не до этого.

– Поехал за форм-доктором. Они скоро прибудут… – Мать взглянула на карманные часы, Эдит тоже. Сейчас стукнуло одиннадцать с небольшим.

– Хорошо. – А что еще оставалось сказать?

По строгому и сухому лицу матери трудно понять: радовалась ли она на самом деле, гордилась ли или чувствовала что-то еще. Она глянула на портрет отца, висящий за спиной леди Милтон. Он тоже лгал. Отец в последние годы жизни выглядел каким-то картонным, серым, изможденным. Тут же он игриво улыбался из-под фактурных усов, шевелюра его блестела изящными мазками масла, глаза горели голубым огнем. Уж он точно радовался за Эдит и ее вуаритет.