Борис Конофальский - Инквизитор. Башмаки на флагах. Том второй. Агнес

– А что случилось? Что за хворь с ним приключилась?

– Не знаю, господин, – отвечал монах как-то натужно.

«Убогий какой-то, среди монахов таких немало».

– Мне велено было вас сыскать да позвать в дом епископа, – бубнил монах.

Будь кавалер трезвее, так обязательно спросил бы, как монах его нашёл. Но им было уже изрядно выпито, и поэтому он сказал только:

– Беги к епископу, скажи, что сейчас буду.

Он вернулся в обеденную залу, где продолжались пир и веселье, и сказал:

– Господа, нас спросят быть у епископа.

Молодые люди стали подниматься, а господин Кёршнер спросил взволновано:

– Что случилось, кавалер?

– Епископ захворал, просит быть, – отвечал Волов коротко.

– Очень надеемся, что с епископом всё будет в порядке, – сказала госпожа Кёршнер.

– Надеемся, что вы вернётесь, – улыбнулся купец.

Волков обещал им, что если хворь епископа отпустит, то они обязательно вернутся.

Отчего-то он волновался. Зачем зовёт его епископ так спешно, в час, когда уже приближаются сумерки и все нормальные люди сидят за столом? Что могло случиться? Даже если епископ и захворал, зачем он зовёт его, а не лекаря? Почему не написал письмо, уж два слова мог чиркнуть или совсем плох епископ?

Может, что-то граф затеял?

На дворе, когда уже он садился в седло, а Увалень держал ему стремя, он окликнул Максимилиана:

– Максимилиан, пистолет при вас?

– Да, кавалер.

– Зарядите. Господа, прошу всех вас быть настороже.

Выехали со двора купца, на улицах ещё было людно. Волков ехал первым, за ним Максимилиан. Он на ходу заряжал оружие. Зарядил и передал кавалеру. Тот засунул его за пояс сзади слева. Под левую руку.

От дома купца, сразу направо за угол от ворот, была улица Святого Антония, которая как раз вела к кафедральному собору. А от него было уже рукой подать до резиденции епископа.

Так и поехали. Горожане уже заканчивали дела. Лавки запирались. Ставни затворялись. Последние рассыльные с пустыми тачками спешили домой. Кто-то стоял на пороге своего дома, болтал с соседом, кто-то уже зажигал лампу перед домом – солнце-то уже садилось.

У одного проулка кавалер увидал трёх людей, что на старой пустой бочке играли в кости. Люди были при оружии, непростые люди. А у стены прислонены были протазан и крепкая алебарда.

На городскую стражу людишки не похожи.

«Отчего на промозглом сыром ветру играют, а не в тёплом кабаке? Охрана чья-то? А чья, дома тут не богатые?»

Он ехал и внимательно смотрел на них, проезжая мимо.

«Все в бригантинах, они из добрых людей или… разбойников?»

И тут он увидал человека, что уже сегодня видел. Это был тот человек, с которым он встретился взглядом, и тот глаза свои отвел.

На этот раз господин был пешим. И опять он, едва взглянув на кавалера, глаза отвёл и стал говорить со своими спутниками. А спутников с ним было двое, и оба при оружии. И как наитие снизошло на Волкова, как открылось ему. Он вспомнил, что до того ещё видел этого господина у церкви, когда прощался кавалер с епископом, и там, у церкви, он был тоже пеший. Это уже было странно. Уж слишком много было встреч с этим господином и уж слишком много было с ним опасных людей.

В воинском деле всё просто – коли видишь что-то странное, так будь готов к тому, что странность это обернётся бедой. Его чутьё спасало его не раз и не два. Товарищи его всегда ценили за наблюдательность и внимание. Именно эти его качества спасали от засад и внезапных атак. А тут вон всего сколько, одно к оному ложится: глупый монах, неожиданный вызов к епископу, добрые люди при алебардах и протазанах на улице, играющие в кости, странный господин, которого он сегодня видит уже в третий раз, и опять же он с опасными спутниками.

«Нет, всё это неспроста. Неспроста».

– Стойте! – крикнул кавалер, поднимая руку, и сам остановил коня.

Увалень и фон Клаузевиц остановились сразу, а Максимилиан проехал чуть вперёд.

Играющие в кости как по команде уставились на него, про кости забыли сразу. Один из них, как-бы между делом, взял от стены протазан в руку. Они втроём глядели на него, словно его знали.

И ведь уже не повернёшь, не поедешь назад. Беда была в том, что кавалер и его спутники уже проехали их, эти трое были уже позади. А поскачешь, так на протазан и алебарду налетишь. Волкову и его людям ну никак нельзя было вернуться, чтобы не сцепиться с этими тремя на узкой улице. А сбоку из темноты проулка уже шёл к ним господин с двумя спутниками, а у спутников-то тоже алебарды. Видно, до нужной поры к стенам были прислонены, чтобы в глаза не бросались. А тут, кажется, уже понадобились.

Увалень, фон Клаузевиц и Максимилиан ещё ничего не понимают – озираются. Дети малые, да и только. Даже Георг, и тот оглядывается по сторонам, всё ещё почти безмятежен.

Кавалер смотрит вперёд по улице – если кинуться туда, но скорее всего и там их ждут. Ну конечно, так и есть. Из ворот сгнившего дома выходят добрые люди. Их трое, тащат за собой рогатку, которой стража ночью перегораживает улицу. У них тоже копья и алебарды. У этих господ и в людях, и в оружии явный перевес. А ещё… Кавалер уверен, что у них где-то должен быть стрелок.

Больше сомнений у Волкова не было:

– К оружию, господа! – орёт кавалер, выхватывая меч. – Это засада, скачем назад, все назад, к дому купца!

Он разворачивается и, чуть не сбив с ног лошадь Увальня, со всей прыти, со шпор, кидает своего коня на тех троих, что играли в кости у бочки – если их смести, Волков и его люди смогут ускакать обратно.

И ему это почти удаётся. Со всего маха он врезается в них, они все вместе, опрокидывая бочку с костями и роняя алебарду, летят на мостовую. Загвоздка лишь в том, что тот мерзавец, что взял протазан, прежде чем упасть на камни, встретил кавалера, как положено опытному солдату – он загнал оружие в грудь коня Волкова, загнал на всё лезвие. Конь тут же валится на передние ноги, а Волков через его шею и голову, теряя меч, летит в кучу сбитых наземь и опрокинутых на стену дома разбойников.

Он больно бьётся больным коленом о брусчатку. Его кто-то пинает сапогом в бок. Сильно пинает. Конь за шестьдесят талеров хрипит, заливая всё вокруг своей кровью, валится тут же, почти сверху, на барахтающихся людей, начинает бить копытами в агонии. Кто-то копошится рядом, пытаясь схватить Волкова за горло крепкой рукой, но может только вцепиться в ворот колета и тянуть на себя.

«Свалка? Опять? Да когда же это кончится?»

Он думает о том, что всю свою взрослую жизнь мечтал о том моменте, когда ему больше не придётся драться.

«Слава Богу, что надел свой колет, а лучше бы кирасу мне надеть. И шлем».

Но это он так думает, а рука по старой привычке уже ищет за голенищем сапога стилет. Вот он, родной! Лёг в руку, как будто и не покидал её никогда.