Андрей Буровский - Сибирская жуть-4. Не будите спящую тайгу

И тут же изменила позу — встала, выставив в сторону Миши волосатый мускулистый зад, уперев в щиколотки длиннющие руки.

— Уааар…

Наверное, это была во всех отношениях неправильная реакция, с чьей точки зрения ни посмотри. Но Миша начал дико хохотать. Смех буквально раздувал его изнутри, рвал ему внутренности, выплескивался из него судорожными, неудержимыми спазмами. Такими, что он упал, перекатываясь с боку на бок, задрыгал в воздухе ногами. Слезы текли по щекам, бока и живот начали болеть. А что хуже всего, мохнатая соблазнительница присела тут же и тыльной стороной ладошки стала стирать слезы с Мишиных щек. И трогательно, и жаль ничего не понимающего существа, действующего в меру своего, уж какое есть, сознания. Хохот Миши на выдохе вдруг перешел в судорожные рыдания, стало невыносимо жаль их всех — его самого, Акулова, невесть где бродящих ребят, эту девочку-получеловека, даже без имени, без речи, впервые увидевшую огонь, даже главного самца, который скоро, наверное, одряхлеет и его убьет молодой. Миша понял, что стоит на пороге нешуточной, бурной истерики. Усилием воли он остановил сотрясавший грудь приступ, вцепился зубами в рукав. Но слезы еще лились, тело дрожало, и надо было напрягаться, чтобы подчинить себя себе.

А девочка сидела здесь, на корточках. И дождалась, пока он встал и пошел, поплелась в двух шагах от него. По ним, вернувшимся, скользнули взглядом обе самки, а девочка все бродила за Мишей, как тень.

— Ну что тебе? Как я тебя звать-то буду? Хочешь, будешь Машенькой?

Девочка слушала, склонив голову набок. Миша хорошо умел общаться с собаками, с лошадьми и понимал, что для нее важнее интонации. За день он поймал еще несколько леммингов и одного отдал целиком, а остальных выпотрошил, и, отдавая девочке еду, всякий раз называл ее Машей.

Пришел молодой самец и кинул несколько зайцев для всех (наверное, нескольких еще съел сам, в своем путешествии), потащил в кусты Акулова. Под стоны, оханье, поросячий визг из-за кустов, удовлетворенное сытое уханье, Миша выпотрошил еще и своего зайца, чтобы приготовить вечером. Позвал:

— Маша! Машенька!

— Уууу…

Откликнулась! И Миша с радостью отдал весь ливер зайца, его голову.

Вечером опять был костер, и опять все сидели строго по рангам. Только Машенька подошла на этот раз к Мише сзади и тихо стояла, дыша в затылок. Было все понятно — хочет быть его самкой и он вроде бы не против — как-то назвал, ласков, дает еду. А с другой стороны — не взял он Машу там, за выворотнем, и чувствует она себя неуверенно. А может, она не нужна? А может, прогонит?

Миша подвинулся, взял за руку Машу, подтянул к костру. Поймал взгляд и улыбнулся. Зверолюди улыбку понимали и сами умели улыбаться почти по-человечески. Маша гордо огляделась, обхватив руками коленки. Мише было и смешно, и трогательно. Это было так по-женски! И правда, разве женщины поступают иначе? В том числе цивилизованные и безволосые?

— Уааар… Уааррр…

Главный самец впился в Мишины глаза своими зрачками. Но Миша уже умел понимать и быстро отвел глаза, попытался ответить, как надо:

— Уууу… Уаа-ууу…

— Уааа! — страшно изумился, чуть не упал в костер самец.

Мише стало смешно — самец заметил, что он выбрал самку, продемонстрировал свой новый ранг. И проверил, намерен ли Миша знать свое место? А Миша подтвердил, что собирается.

В этот вечер произошли события, после которых Миша твердо понял, что, чтобы быть уголовником, нужно родиться с особым устройством психики. А человек, который не родился, никогда не превзойдет родившегося. Дело в том, что Миша занимался Машей, главным самцом, наблюдениями за стадом и думать забыл про топор. Уголовник бы никогда не забыл, а вот он, что поделать, не принял опасности во внимание, то было очень неразумно, вне сомнения.

Потому что за спиной опять хромал Акулов, не в силах распрямиться и свести вместе ноги, не смел подойти к костру. И если бы Маша не уставилась на что-то за его спиной и Миша бы не оглянулся, Акулов смог бы подойти вплотную и наверняка зарубил бы его. Позже, думая об этом, он стал считать, что Маша отреагировала на выражение лица Акулова. В конце концов, что такое топор и чем он опасен, Маша и понятия не имела.

Миша мог бы, наверное, отнять у Вовки топор, но он сделал все проще и без риска, он перекатился в сторону, почти под ноги главного самца, и отбежал. Со перекошенным лицом, почти с рыданием, Акулов бросил топор наземь. Так и стоял, глядя на Мишу в упор. У Будкина не было зла, разве что на себя, что сделал несусветную глупость. Убить его? Он бы мог, и стадо вряд ли возмутилось бы. Но убивать, тем паче убивать вот этого, всего в синяках, с разорванным, кровящим анусом? Миша чувствовал, что не сможет прикончить ничтожного. Пес с ним…

Совсем иначе мыслил молодой самец. Его пидор что-то сделал не так, нанес ущерб самцу близкого ранга. Какой ущерб, еще не ясно, но вот самцу пришлось вовсю спасаться! И это требовало вмешательства. Разумеется, убивать Акулова он и не подумал, тут нет слов. Но самец поймал Вовку, со зловещим «уаа-аррр…» некоторое время таскал за собой, не зная толком, что делать. И наконец положил трепещущего Акулова поперек колен и начал методично шлепать могучими ладонями по измученному заду пидораса. Акулов взвыл дурным голосом, пытался закрываться руками, вызывая новые приступы восторга у зверолюдей.

Стадо опять веселилось, кроме Миши. Маша ржала вместе со всеми, в ее пасти жутко отсвечивали клыки. Постепенно, впрочем, Маша притихла, потому что поглядывала на Мишу, старалась копировать его поведение.

Ложась спать, в этот вечер Миша принял меры предосторожности. Можно, конечно, было бы и уйти со спальником подальше, но уж очень не хотелось показывать Акулову, что он его боится. Миша решил использовать сторожа, заманив Машу в свой спальник. Тем более, что в этом не было для Маши никакого человеческого смысла.

Но Маша в спальник не пошла, отказываясь самым решительным образом. Миша засовывал в спальник ее руки и ноги, показывая, как тепло. Похлопывал возле себя с самыми лучезарными улыбками, сворачивался в самые привлекательные позы. Истощив терпение, просто потащил Машу к себе, но чтобы совершить насилие над этим существом, требовался не крепкий, тренированный парень, а горилла или лучше всего слон. Маша была сильнее его раза в четыре и если не хотела идти, значит не хотела, оставаясь наверху с жалобным выражением глаз и с таким же жалобным попискиванием.

Впрочем, Маша и не уходила. В сумерках арктической полуночи мохнатое существо сидело здесь же, на спальнике, пряло ушами. Получается, что сторожило. И спала Маша здесь же, почти на спальнике, и в странной позе, вниз животом, на локтях и коленях, попа кверху. Но Миша убедился, что спала она очень чутко, постоянно просьшаясь, поднимая голову и осматриваясь. А уши и во сне все время шевелились, описывая чуть ли не полные круги. Подойти к Маше незаметно не смог бы не только что Вовка Акулов, но даже и полярный волк.