Юрий Климович - Вор, граф и жена графа

Борзов огляделся по сторонам и продолжил, понизив голос.

– Старичье-то, как положено, помирает, и в старые дома вселяются последующие поколения. Разный народ появляется, сын или зять, или деверь, не об этом разговор. А вот где не осталось наследников, покойник не уходит с участка и охраняет его. В видоизмененном обличье, немного прозрачном. И вот новый владелец в сумерках выдвигается, допустим, по нужде, а ему – «Здрасьте вам!» Может с грядки капустной поздороваться или из старой яблони аукнуть, где дупло есть. А то и пугало в сюртуке с прапорскими погонами наклонится в приветствии. И спросит придушенным голосом: «Цой жив?»

– Было и у меня что-то такое в ранней юности, – усмехнулся Славик. – Забрался как-то на один хутор переночевать: хозяева в избе, а я в летнем домике. Мне и перекусить досталось на халяву: на чердаке яблоки россыпью хранились. Так потом я всю ночь напролет слышал, как сверху какие-то люди звенели тарелками и бокалами да стучали вилками и ножами. Причем молча, только стук-стук и звяк-звяк.

– А как тебе поутру хозяева объяснили такой коленкор?

– Так уж вышло, что я с ними вечером не успел познакомиться, а спозаранку был таков и умотал своей дорогой, – засмеялся гость, – поэтому и не в курсе, кто еще со мной на чердаке ночевал!

– Бывает… В общем, пугало я не держу, от старых яблонь избавляюсь, чтобы с кем-нибудь ночью не встретиться, – и Борзов указал на ямы для посадки молодых яблонь. – Вот, подготовил к посадке молодые деревца.

– Жаль, что у вас детей нет. Помогли б в работе.

– И я про то, – покачал головой старик. – Хотя, по правде, когда-то и у меня был сын. Парень ладный, вроде тебя, расторопный и с мозгами, но слишком веселый. Помню, катал девушку на лодке, туда-сюда катал и вдруг… ни с того ни с сего прыгнул в воду и уплыл!

– Может, надоела ему лодка?

– Ну да, внезапным образом… Я ему – учись, голова садовая, а он взял и убежал из дому. Я, говорил, по натуре романтик и путешественник. И еще фаталист, представляешь?

Борзов вздохнул и установил деревце в яму, а Славик взялся за лопату. Зарыв корни яблони, старик утоптал землю и подвязал ствол к колышку соломенной плетью.

– А почему вы не подвяжете вон то кривое дерево? – удивился гость. – Оно совсем к земле склонилось…

– Сразу видно, что в садоводстве ты профан, как и мой сын, – усмехнулся старик, – и не участвовал в движении колхозников-новаторов. Это дерево уже старое и неровное, как его выпрямишь? Яблоньки, как и другие деревья, надо растить с юности. И держу я эту коряжину только затем, что сажал ее вместе с сыном.

Славик странно посмотрел на него и тихо сказал:

– Может быть, если бы у вашего сына был правильный колышек, то не ушел бы он из дома? Может, не доглядели в нем чего-нибудь? Помните, как в сказке: одну вырезал отец сыну дубину, другую вырезал, и только третья оказалась пригодной.

– Кто знает, я ни о чем не жалею. Наверное, мало дубин для него изготовил и не смог повлиять на его судьбу. Много лет прошло, и совсем покорежилась эта яблоня.

– А если бы сын к вам приехал, узнали бы его?

– Конечно! – воскликнул старик. А потом задумался. – А вдруг не узнаю? Кругом деменция… Если так он переменился, что и мать родная не вспомнит его? Есть один подход – у него большая родинка на левом плече, похожая на звездочку.

Тогда Славик стянул рубаху, и Борзов увидел на его плече родинку странной формы, напоминавшей черный эполет.

– О, я счастливец, сын мой! – воскликнул крестьянин, растроганно протягивая руки к Славику. – Теперь наконец могу спокойно умереть!

– Ну-ну, не горячитесь и поживите покуда. Успеете еще, папаша, вкусить вечной радости и блаженства, – с улыбкой обнял его сын. И старик затих было на его груди, обливаясь слезами и что-то бормоча. Но ненадолго, – внезапно он вырвался и колченого поскакал к избе.

– Старушка моя, у нас великая радость! Срочно убираем хлеб из овина! Вернулся наш блудный сын! Я буду поджигать овин и пускать фейерверки!

– Господи, помилуй, – перекрестилась его жена, спрятала спички и упала без чувств со словами: «Сынок мой…».

– Видишь, каков он стал, – с любовью глядя на сына, сказал жене старик. А тот рубал картошку и хрустел жареным салом. – Настоящий «сир». У нас не вышло из крестьян в князи, зато сын в богачи выдвинулся. Словно в сказке – я сижу с человеком, который знает всех сенаторов! Ты, может быть, и с губернатором знаком?

– Да ладно вам, отец, – сморщился Славик, – разве это главное, кто ты? Сегодня я богач, а завтра стану бедняком… Подумаешь, снова буду голый на земле спать и траву жрать. Извините, мама, вкушать.

– Это он такой экстравагантный, почти вольнодумец, – объяснил старик жене. – Как же ты таким знатным стал и в самый роскошный бомонд пролез? Каким путем ты этого добился?

Сын вытер руки и, комкая одноразовую салфетку, вздохнул:

– Простите меня, добрые родители, да только вид мой обманчив. Не привязали вы меня крепко к колышку, и выросло дерево малость порченым. Так и иду по кривой дорожке. Потому что я вор, и судьба мне досталась такая. Так что губернатор, если я нанесу ему визит, отправит меня под суд и на Магадан. Хотя, признаюсь, с нашим областным начальством я знаком. Только губернатор того не знает, так как я посетил его хоромы в неурочный час.

– Вот тебе и ёперный театр с мурлезоновским балетом, – оторопело выдохнул старик. – А я-то, дурак, понадеялся на симпатичную обеспеченную старость.

– Да уж, – прошамкала старуха. Она ничего не поняла про балет.

– Вот такие дела, – уронил голову сын. Продолжать обед ему расхотелось, и он закурил сигару.

– Что ж, и дорогая тачка не твоя, а, получается, краденая?

– Нет, не так. И автомобиль мой, и толстый портмоне принадлежит мне, и на пластиковой карте кое-что имеется, – сказал Славик, доставая паспорт на автомобиль, пачку долларов в банковской упаковке и развернув веером банковские карты. – А зовусь я не вашей фамилией, теперь я Печорин. Хотя имя, как видите, не менял и остался верен.

– Опять, что ль, балет? – вставила старуха.

– Вор я, дорогие родители, необыкновенный и, нескромно говоря, статусный. Если по хоккейному гамбургскому счету, меня можно назвать настоящим канадским проффи вроде Фила Эспозито. И ко мне с уважением относятся наши правильные воры.

– Самого Эспозито? За что ж тебе такой почет? – не поверил Борзов, хотя от слов сына на душе потеплело. Несмотря на то, что он болел за михайловскую тройку.

– А за справедливость. Я забираю лишнее только у богатых, а бедных не обижаю. И даже помогу, если требуется. Особенно женщинам. И ничего мне больше не надо, скажет девушка «спасибо», и все тут!

– Занимаешься воровским делом из благородных, стало быть, побуждений?