Светозар Гневышев - Всякое бывает

Всё мелькало, крутилось, сверкало! Так красиво! Красные, жёлтые, зелёные, белые пятна радовали усталые глаза женщины в коричневом перелицованном лет пятнадцать назад пальто и большой круглой лысой махеровой шапке. Она почти не поднимала ног и опиралась на помятую жизнью тросточку с такой грацией и достоинством, что люди, идущие ей навстречу невольно оборачивались: а не идёт ли во фраке и весь в орденах за их спиной австрийский император или наследник британского престола? Но нет, там были лишь такие же уставшие от рутинной суеты и недосыпа горожане, спешившие в магазины, чтобы купить к столу всего того, что они год уже не ели и ещё столько же не смогут себе позволить.

«Три белых коня, эх, три белых коня!..», – Галина Валерьевна остановилась. Обычная для этого времени песня звучала не из радиоточки, да и телевизора не было видно. Ну надо же! Скачущие лошадки и олени, крутящиеся кабинки – и всё это среди огромного количества огней! Карусель завораживала. Сквозь музыку доносился смех детей и окрики «сиди ровно», «не упади», «смотри сюда, в телефон».

Из ниоткуда выскочил грохочущий и рогатый да весь страшенный чёрт (или человек?), обнял её крепко, крикнул «С Новым годом, бабуль!». Так же стремительно и исчез. Она почувствовала напоследок пару крепких, но не больных ударов ниже пояса. О-о-ох… Сердечко захолонило и тут же бросило в жар, оно часто-часто застучало.

Торговец в ярмарочной палатке видел привычную картину. Ну набросился ряженый на очередную «жертву», они тут уже неделю всех поздравляют: играют, шутят, веселятся. Некоторые улыбаются и смеются, кто-то подыгрывает, а некоторые ускоряют шаг. Обычное дело. Но для Галины Валерьевны зашатался. Она огляделась вокруг, и хотя тени и зрение не были её союзниками, быстро и точно нашла лавочку под небольшой ёлкой с яркой гирляндой. И шла до неё и садилась она уже не сырой московской зимой, а сухим и жарким летом в своей родной деревни, которой, наверное, уже и на картах нет.

Босые ноги ступали по нагретой солнышком земле. Уже опустилась короткая ночь, но и в одной длиннополой рубашке было тепло. Голову украшал венок, волосы распущены, на румяном личике – юность и улыбка. Мамка с отцом впервые отпустили её с подружками погулять на Купалу и счастью не было предела. Галинка – красивая девка, многие на неё глядели. А она – ни на кого. Ну не было на деревне паренька, который бы ей глянулся. Нет, она не задавака, не цену себе набивала. А просто не было – и всё тут. Сама печалилась об этом: все подружки уже с парнями кто перемигивался, а кто и за сарайчиком или в огородах обжимался. Вздыхала, а толку-то… Но сегодня! В эту ночь собирается молодёжь с нескольких деревень, до которых обычно и не ходит никто: край их глухой, таёжный, полдня в один конец топать. Даже покосов и полей общих колхозных не было. Поэтому Купалу ждала…

Веночек уже плыл по тихой узенькой речке неведомо куда, Галинка шла по бережку, пела и всё думала: кого же он пошлёт. Половинка луны помогала не наткнуться на сук или не споткнуться о торчащий корень. Внезапно из темноты кустов выскочили… ОНИ. Чудища страшенные, рогатые, да гремящие, кричащие. Девки завизжали так, что у самих в ушах заложило до контузии. Но это мало помогало. Жуткие твари так же прыгали, пугали. Да ещё и сами орать начали, а вдобавок упругие ягодицы под тонкими рубашками ощутили удары плетьми – хлёсткие, смачные. Кого-то из подружек, Галинка видела, уже потащили в лес, они визжали ещё громче, но уже почему-то… довольные?

Мохнатое и тёплое прижалось к ней сзади, крепкие руки обхватили тело, повернули к себе, прижали ещё сильнее. Медведь, точно медведь! Сильный, тёплый, пахнущий бражкой и папиросным дымом. «Не дури!» – отрывисто с хрипотцой прошептал ей зверь на ушко, оторвал от земли и она полетела. Уханья, гиканья, визги постепенно стихли, Галинка спиной почувствовала тёплый мох. Наверное, берлога.

Следующим годом они поставили новую избу, но так и не обжились. Степана, мужа любимого, отправили на большую стройку. Им, как молодой семье с маленьким ребёнком, дали комнату в общежитии. Отдельную! И пошла жизнь городская, незнакомая. Но деревенских, таких же, как они сами, было много вокруг, и освоились быстро. Работа, дети, опять работа. Другая стройка, повышение… И вдруг – буквально мгновение спустя – она сидит на лавочке под ёлкой с гирляндой и вспоминает их первую ночь, начало всех начал.

Галина Валерьевна вздохнула и пошла домой. Собралась быстро, это у неё всегда получалось хорошо в решительные моменты, Стёпа не переставал удивляться. На улице села в подъехавшее такси. Водитель немало удивился адресу, но виду не подал. Лишь когда высадил, то спросил: «Вас подождать?» – «Нет, милок, не надо, я сама как-нибудь». Уехал, конечно. Новогодняя ночь денежная, промедление ни к чему.

Теперь только пешком, но идти было недалеко и дорогу она знала. Придя, накрыла небогатый стол, налила рюмочки.

– Ох, Степанюшка, и угораздило же тебя в такое время… Но что поделать, отметим давай, чтоб по-людски было. Не серчай, что бедненько, не как привык, не по-директорски. Ну уж как Бог дал, и то хорошо.

Соседка нашла ключ в почтовом ящике, вытаскивая прошлогодние газеты. «Может, уехала куда? Обычно предупреждает. Да и некуда вроде ей…» Зашла полить цветы, делов на десять минут. На отрывном календарике уже третий день висел листок «31».

Доктор потом констатировал переохлаждение. Мороз действительно ударил резко, с аномальных плюс пять, до положенных минус десять. Застыли капли-слёзы на уже начавших даже набухать почках. Застыла и мягкая нежная улыбка. Такая же, как утром после той ночи. И даже морщин как будто не было уже.

Ну это же невозможно терпеть! Ян открыл окно и в комнату подул прохладный ночной ветер. Но не помогло, и хуже всего то, что он уже и не ожидал другого. Просто хотя бы попытаться немного убрать этот смрадный спёртый запах. Уже много дней, наверное несколько месяцев, Ян вдыхал ароматы болота и гнили вместе с вонью горелого (не пригоревшего!) мяса и душного прелого пота. Самое странное было то, что в доме этот запах не ощущал больше никто из домашних и приглашённых. А он приглашал. И ассенизаторов, и санслужбу, и, в конце концов, даже священника местной церкви, хотя никогда туда не ходил и был далёк вообще от какой-либо веры. Все приходили и уходили, явно сдерживая желание покрутить пальцем у виска. Но сочувствовали. А смысл в этом сочувствии? Воняло по-прежнему.

Ян даже переезжал на время в гостиницу, жил у друзей. Смердело и там. Смердело в любом месте, где он ночевал. Днём чуть меньше, но ночью это становилось невыносимым. Однажды, несколько недель назад, он ездил по делам муниципалитета в столицу и полночи провёл на вокзале. Этот запах заполонил всё огромное здание. Никто и не шмыгнул носом – Ян страдал.