Ирина Дынина - Хмурый город. Ненастье для Насти

Давно это случилось.

Но, отсутствие родительницы и наличие пьяненько посапывавшего Глеба Геннадьевича сегодня играло на руку самому Зябкину.

Тамарка, хоть и ущербная, но, как-никак, девица поди. Сам Роман не проверял, брезговал – упаси его от подобной чести, но надеялся на то, что хоть и безмозглая, зато с сохранившимся девичеством, тупая девка-инвалидка сгодится для жертвоприношения.

Засунет Зябкин старые кости в странную домовину, да и Тамарку – туда же. Пусть этот чернокнижник сам разбирается – жить ему, али гнить дальше. Как подозревал вампир, чернокнижник давно очухался, но сил не набрался. Они, колдуны, живучие, страсть, особенно те, которых в подобных гробах в землю закапывают. Никто не мог угадать того, что гроб свинцовый земля из себя исторгнуть попытается, а Зябкин мимо проходить будет.

Надеялся молодой вурдалак на то, что мумия чернокнижника быстро со своей жертвой управится, не то, проснувшись на рассвете, терзаемый бадуном Глеб Геннадьевич такой шум учинит, что всему дому тошно станет, коли он дочурку свою недоделанную на обычном месте не обнаружит.

Тамарка и не мрыкнула, стоило лишь вампирской слюне попасть на ее кожу – носом сопела, всхрапывала и вонючими газами воздух портила. Была девка дебела, весом тяжела и обрюзгла. Но, зато, целка, а это, по нынешним временам, в тридцать пять лет, не чудо даже, а диво-дивное.

В саркофаг пока ее впихивал, Зябкин упарился, а затем и кости древние сверху навалил и крышку захлопнул – нехай там, внутрях, сами меж собой разбираются.

Предварительно, правда, заботливый упырь на коже жертвы надрезы легкие сделал, вроде царапин, для того, чтобы, значится, девка кровью пахла, а не только тем, что из использованных памперсов вываливается.

С четверть часа ничего не происходило. Вообще ничего – ни странного, ни понятного. Потом, зашелестело, саркофаг вздрогнул и из глубин его раздался первый звук – стонала Тамарка, всхрапывала и поскуливала, словно битая палкой дворовая сука, лишившаяся своих щенят. Потом и вовсе потеха пошла – саркофаг затрясся весь, едва не затанцевав на продавленном линолеуме, крышка подпрыгнула пару раз, шмякнулась на пол с глухим звуком, да там, в углу и осталась, а из свинцового ящика выползло.. Нечто.

Зябкин поостерегся бы назвать это «нечто» человеком. На человека оно мало походило, пусть даже и на узника концлагеря – голый череп остался голым и блестящим, кости-костями, а рванина-рваниной. Но неопрятная груда больше не лежала тихой кучей, а пыталась передвигаться, сползая с Тамарки куда-то вниз. На пол.

Зябкин покинул свою кровать, широко зевнул и с любопытством заглянул в ящик.

Темные боги и чернокнижник жертву приняли.

Тамарка больше не лыбилась и не агукала. Дебёлая тетка в железном ящике, странно иссохнув, напоминала тень самой себя – рот раззявлен в страшном крике, руки растопырены, а ноги вывернуты под неестественным углом. И платье выше носа.

Зябкин хмыкнул, подол опустил и, ухватив соседку, перекинул иссохшую тушку через плечо – покойся с миром, несостоявшаяся сестричка! Зябкин тебя не забудет.

Вернув дочь отцу – утром пусть сами разбираются в том, что послужило причиной безвременной кончины инвалидки, Зябкин прокрался к себе и продолжил с интересом наблюдать за тем, как старые кости, собравшись в кучу, медленно начинают обрастать плотью.

Под серо-желтой пергаментной кожей наросла тонкая мясная прослойка. Похищенная жизненная сила заиграла в венах, наполнив их, почти настоящей кровью, глава мумии влажно заблестели, челюсти с лязгом захлопнулись.

Чернокнижник медленно оживал. Для верности и ускорения процесса, Зябкин подсунул под руку мертвеца разодранный пакет с кровью и с интересом взглянул в лицо своей нечаянной находке.

Ну и рожа!

Наблюдать за небыстрым процессом возрождения колдуна, упырю очень скоро надоело и он, отвернувшись, включил телевизор, поставив какой-то новостной канал.

Страна вела боестолкновение с западным соседом и новостей хватало – плохих и очень плохих. Люди сетовали на бомбежки, голод, лишения, а Зябкин продолжал потягиваться, зевать и ждать. Ждать восстановления своего будущего могущественного союзника, готового стать для него Золотой рыбкой.

Ждать молодому упырю пришлось довольно долго – утро заглянув в окно, обнаружило Зябкина, все так же, валяющегося на диване и странное существо, сидящее в кресле и напоминающее собой узника концлагеря.

Кровь из пакетика колдун употребил по назначению. Сожрал, стало быть, урод Ромкину пайку. Сожрал и «спасибо» сказать не удосужился, полутруп неблагодарный.

Между тем, квартира начала просыпаться – хлопали двери, звучали голоса соседей, которые, шаркая, сновали по коридору, пробираясь в общий туалет.

Благо, с некоторых пор, Роман не нуждался в оправлении естественных надобностей, хотя, старался не выделяться, делал вид, что он, такой же, как и все и периодически заглядывал в санузел.

Стиркой одежды парень занимался сам, не доверяя столь ответственное занятие матери. С нее станется – старая пьянь вполне может забыться и загнать сыновьи шмотки за чекушку беленькой.

– Убили! – внезапный крик перекрыл приглушенное бормотание телевизора. – Убили! Как есть, убили! Тамара! Тамарочка!

Зябкин криво ухмыльнулся, покосился на мумию в кресле и широко зевнул – несостоявшийся «папуля» обладал завидными легкими и звучным басом. Голосил он знатно, как по покойнику.

– Почему, как? – пожал плечами Зябкин, которого мало трогали вопли несчастного отца. – Тамарка, она и есть – покойница. Самая настоящая.

Шум поднялся мощный, словно не инвалидка нищая померла, а депутат городской – туда-сюда сновали незнакомые люди, притащились менты, приехала «Скорая». Измученная ночной сменой фельдшерица, позевывая, заполняла бумажки, фиксируя факт смерти, озабоченные стражи правопорядка что-то объясняли Глебу Геннадьевичу, продолжавшему твердить об убийстве. Мать Зябкина крутилась вокруг предполагаемого жениха, но тот потерял к женщине всяческий интерес. Связь с Зябкиной ему стала ненужной – Тамарка-то, тю-тю, значит, нужда в бесплатной сиделке отпала.

Осознав, что кавалер не обращает на нее никакого внимания и, что поход в загс, как и семейная жизнь, откладывается на неопределенный срок, мамаша Зябкина озлилась и сгоняла за горячительной жидкостью.

Употреблять сей продукт она начала сразу же после того, как из квартиры убрались менты, а хорошенько приложившись к бутылке, начала ломиться к сыну в комнату.

– Открой, открой гаденыш! – вопила Зябкина, долбя кулаками по хлипкой фанере. – Чего закрылся от матери? Открыыы-вай, кому сказано!

Роман отвернул кресло мумией к стене, набросил на всю эту икебану, старенькое, потертое покрывало и почесывая лохматую голову, распахнул двери – все равно ведь не отвяжется, пьянь старая.