Максим Кабир - Клювы

Корнея манили чердаки: оконца под скатами красных крыш. Что они прячут? Пыль и пауков? Или пленительные сказки старого града, шепот эпох?

Он читал взахлеб о мистических тайнах Праги. Об ее алхимиках, големах, русалках, замурованных туннелях.

Ночами на Лоретанской площади скрипела ободьями дьявольская карета детоубийцы Дагмары. Площадь Республики оглашала пьяная ругань голландского пирата. Призрак монахини стенал в монастыре Святой Анежки.

Вдохновленному Корнею хотелось поделиться всеми этими байками с Оксаной. Заразить ее своей любовью.

– Я выучу язык, – серьезно сказала девушка будто бы самой себе. – Разбогатею и найму тебя в репетиторы.

– Разбогатей, конечно. Но для тебя мои уроки бесплатны.

Спускаясь с башни, они держались за руки. Корней успел позабыть, как просто это бывает: падать в отношения, как в аромат августовских яблонь.

– Ты в детстве воровал яблоки?

– Тоннами!

На террасе ресторана играли гитарист и скрипач. Паук устроил логово в конусе лампы. Темнота ползла из тесных проулков внизу, из погребов и чуланов. Вечерняя Прага зажигала огни.

Они ели запеченную утку и пили сваренное монахами пиво. Говорил в основном Корней. Проматывал биографию в обратном порядке: эмиграция, чехарда со сменой профессий на родине (он побывал почтальоном, верстал сайты, ремонтировал кондиционеры), студенчество…

В университете он слыл молчуном, но при Оксане удивительно легко раскрывался. Слова лились потоком. Она же внимательно слушала, поглаживая бокал.

– Ты упомянул интернат, – заметила Оксана. – Твои родители…

– Нет-нет, они живы. По крайней мере, мама. Папа бросил нас, когда я ходил в садик. Это был не сиротский приют. Просто школа, в которой мы жили с понедельника по пятницу. Достаточно жесткая школа.

– Было трудно?

– Пришлось приспособиться. Я рос книжным мальчиком. В интернате таких недолюбливали. Некоторые ребята преподали мне урок выживания.

– Но почему интернат?

Он посмотрел на черепичные складки за перилами.

– Мама налаживала личную жизнь. Она частенько ошибалась в мужчинах. Не всем отчимам я приходился по душе.

– Вы общаетесь сейчас? С мамой?

– Периодически созваниваемся. Я рад, что она заново сошлась со вторым своим кавалером. Он неплохой человек.

– Мне кажется, ты – неплохой человек. – Оксана склонила набок голову. – Но я тоже постоянно ошибаюсь в мужчинах. В чем загвоздка?

– Загвоздка?

– Да. Никак не удается нащупать. Ты симпатичный, умный, добрый, ты – трудяга. Где же подводные камни? Не знаю… Жена в Днепре? Дети?

– Ни жены, ни детей.

– Боже! – Она закрыла ладонью рот в притворном шоке. – Ты… идеал!

– Не буду спорить, – засмеялся Корней.

– Но, без шуток, – Оксана провела ногтем по ободку бокала, – мне давно не было так спокойно с парнем.

Его сердце забилось быстрее.

– Я разучился ходить на свидания.

– Аналогично.

– Только не ты, – усомнился Корней, – уверен, у тебя нет отбоя от поклонников.

– О‘кей, я пользуюсь определенной популярностью среди турок и интернет-эксгибиционистов. Но практика оставляет желать лучшего. Мне двадцать пять, и пять лет я встречалась с одним парнем.

– Это долго.

– Чересчур.

– Давно расстались?

– Как поглядеть. Может, зимой. Может, прошлой зимой.

Корнею показалось, что ей неприятно вспоминать бывшего.

– По сути, я сбежала от него сюда.

– Он тебя… обижал?

– Физически – нет. Больше морально. Ваня был трудным человеком. Помешан на чистоте. Аккуратен до омерзения. Нет, я сама чистоплотна, но его поведение в быту граничило с ненормальностью. Он выдумал свод правил. Как мыть полы. Как стирать одежду. Я чувствовала себя в плену. В натуральной клетке. А хуже всего, что мании стали передаваться мне. Как и он, я вскакивала ночью, чтобы проверить замки, даже зная, что они заперты.

– Синдром навязчивых состояний, – сказал Корней.

– Вот-вот. В прошлом году он уехал на заработки, и первое, что я сделала, – разбросала по комнатам вещи, скомкала его драгоценные гардины, высыпала на пол землю из цветочного горшка. Он бы лопнул от ярости.

– Прости за вопрос… – Корней был озадачен. – Но ты такая эффектная, сексуальная девушка. Зачем ты это терпела?

– Спасибо за комплимент. Что ж…

– Не отвечай, если не хочешь.

– Хочу. – Она отхлебнула пива. – Как я и говорила, мне было двадцать – безмозглая девчонка. Ваню я знала с детства. Он жил по соседству. Такой тихий замкнутый мальчик. В четырнадцатом его призвали в армию, отправили на восток. Он вернулся через месяц – наступил на мину. Ему ампутировали половину ступни. И как-то случайно мы разговорились в лифте. Слово за слово, он пригласил меня в кино. Я пошла… из жалости, думаю. И вскоре мы уже вместе снимали квартиру. – Оксана улыбнулась: что было, то было. – Он не тянул резину – сразу вывалил на меня все свои бзики. Расскажи я родителям, они бы забрали меня домой. Но я привязалась к нему. Считала, что обязана его опекать.

Нет, у нас были нормальные дни. Но все, что я вижу, оборачиваясь, – как я драю чертов пол, а он стоит надо мной, катает в пальцах свинцовые шарики, и они так ужасно дребезжат…

На террасе благоухали розы, но Корней словно унюхал аромат стирального порошка, узрел себя, десятилетнего, трущего белье о ребристую доску. За спиной маячит отчим, он пахнет одеколоном и перегаром.

– Старайся, пацан. Старайся, чтобы я видел.

«Милая, – подумал Корней, – мы с тобой похожи».

– А потом, – продолжала Оксана, – он уехал в Польшу. На год, и это был потрясающий год. Будто с моей шеи сняли ярмо. Я гуляла, читала, общалась с новыми людьми. Записалась на десяток курсов. И поняла, что не смогу жить, как раньше. И еще поняла, что совсем его не люблю.

– Как он принял твое решение?

– Плохо. Скандалил, угрожал. Он ведь купил обручальное кольцо на заработанные деньги. Но мой запас жалости иссяк. И вот я здесь.

Корней поднял бокал:

– За «здесь».

– Ура.

Они чокнулись. Оксана сказала, прищурившись:

– Я рада, что в тот день надела каблуки.

Парня на кладбище самоубийц звали Иржи. Он был фотографом. Иржи страдал от болезни, описанной невропатологами Вестфалем и Желино: нарколепсии. В школе его прозвали Спящей Красавицей. За день парень неудержимо засыпал около тридцати раз. Прогуливаясь по парку, обедая, занимаясь спортом – он вдруг цепенел. Раздражителем становился любой монотонный звук: бой часов, шорох листвы, урчание мотора. Из-за нарколепсии Иржи не водил автомобиль, не плавал, не катался на велосипеде. У него не было подружки; девушки улепетывали со свидания, на котором их ухажер вырубался с непрожеванным мороженым во рту.

Настоящая напасть.