Артем Римский - Без суда

Должен.

Звон дверного колокольчика резко оборвал щемящие душу мысли и заставил Сола буквально вскочить с кровати. Прежде чем открыть дверь, он аккуратно отодвинул край оконной занавески, и увидел на пороге Луизу – женщину лет пятидесяти пяти, исполнявшую в усадьбе роль экономки. Тут же задумавшись о своем решении предварительно увидеть потревожившего его человека, словно у него были причины скрываться от кого-либо из местных обитателей, Сол отворил дверь. Хоть и без особого желания, потому что женщина эта вызывала в нем смешанные чувства, в первую очередь, из-за не сходившей с ее лица улыбки, и до приторности отточенной вежливости. Казалось, пошли ее прямым текстом к черту даже совершенно чужой человек, чье положение не входило в сферу ее профессиональных забот, она бы все равно сделала все возможное, чтобы исполнить эту просьбу – все с той же приклеенной на лицо улыбкой. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы усомниться в искренности подобного поведения, и Сол крайне раздражался, что человек, на которого он, по сути, должен был обращать наименьшее внимание, заставлял его недоумевать относительно своей позиции. То ли вести себя с Луизой ее же приторным и рисованным образом, чтобы не дай бог не попасть в ее черный список, то ли наоборот придерживаться сухого тона и спровоцировать эту женщину на искренне ненавистный взгляд в глубоко посаженных, влажно-голубых глазах. Раздражала Сола и манера Луизы немного сутулиться и при этом вжимать голову в плечи, словно она старалась показать свое смирение и полностью принимала свое зависимое положение.

– Добрый вечер, господин Кеин, – прощебетала Луиза, обнажив верхний ряд белых и ровных зубов.

– Добрый, Луиза, – Сол тоже улыбнулся.

– Я зашла узнать, как вам сегодня подать ужин – сюда, как всегда, или, может быть, вам захочется поужинать в столовой?

– Я поужинаю здесь, Луиза. Спасибо.

– Как вам угодно, господин Кеин, – женщина кивнула и немного замялась.

Сол заметил эту реакцию и понял, что у Луизы на уме что-то есть. Ему не очень хотелось продолжать разговор, но один вопрос возник сам собой.

– А кто обычно ужинает в столовой? – спросил он.

– Господин Фак предпочитает и завтракать, и обедать, и ужинать в столовой. Супруги Райз также второй вечер подряд предпочитают ужинать в его компании.

– Пожалуй, я пока повременю с попыткой влиться в их коллектив.

– О, господин Кеин, вы знаете, я часто была свидетельницей потрясающих по своей атмосфере посиделок – ради бога, простите мне подобное выражение, – которые случались в этом доме. Лично мне всегда доставляло особое удовольствие, когда барьеры между людьми рушились, и они становились друзьями в этих стенах.

– Не сомневаюсь, Луиза, – сказал Сол, и сделал паузу. Женщина вновь потупила взор и переступила с ноги на ногу. – Может быть, и в этот раз… гости доктора Майера закатят здесь бурную вечеринку, после которой им придется стать друзьями, чтобы не стать врагами. Еще раз спасибо за беспокойство, Луиза.

– Что вы, господин Кеин, для меня огромная честь… – энергично начала Луиза, но вдруг осеклась и потеребила уголок своего жакета.

– Бросьте, не стоит, – Солу почему-то вовсе не хотелось слышать лесть из уст этого человека.

– Вы знаете, – Луиза наконец смело посмотрела ему в глаза. – Однажды мне довелось слышать вашу игру вживую. Это было три года назад, в Санторине.

– Да что вы? – немного удивился Сол. – Вы были на моем концерте?

– Не совсем, господин Кеин, – улыбнулась Луиза, и Солу вдруг показалось, что в ее взгляде мелькнуло выражение ехидства. – Я была на концерте Эйна ван Эрста, в Санторине, в мае две тысячи шестого года. Вы тоже там были, в качестве приглашенного исполнителя.

– Ах, вот оно что.

– И вы сыграли два этюда Рахманинова. Господин Кеин, ваше исполнение было совершенно потрясающим, выше всяких похвал.

– Спасибо, Луиза. Мне приятна такая оценка, – прохладно отреагировал Сол, и уже с настоящим отвращением заметил, что Луиза и дальше намерена продолжать свою аудиенцию.

– Господин Кеин, я просто не могу поверить, что в данный момент разговариваю с другом одного из величайших пианистов современности. Хотя, лично я склонна считать, что Эйн ван Эрст как раз и является величайшим пианистом современности, истинным гением от музыки.

В этих дифирамбах прозвучало столько пафоса, что Солу не составило труда услышать в них и немалую долю фальши. А может, ему просто хотелось слышать эту фальшь – такую возможность он тоже не мог отрицать.

– Вы так не считаете, господин Кеин?

Сол даже не заметил, что речь Луизы отправила его в короткое раздумье, в течение которого он даже не смотрел в ее глаза. Желая наконец избавиться от ее общества он резко вскинул взгляд и взялся за дверную ручку.

– Эйн еще слишком молод, Луиза, чтобы говорить о нем, как о величайшем, – как бы нехотя объяснил свою точку зрения Сол. – Но, разумеется, в его таланте не стоит сомневаться.

– Ох, господин Кеин, это не просто талант…

– Я вынужден извиниться, Луиза, – не выдержал наконец Сол и немного прикрыл дверь.

– О, разумеется, – всплеснула руками женщина. – Ради бога, простите мне мой фанатизм, но для меня огромная честь вот так стоять и просто разговаривать с вами – с прекрасным музыкантом и другом самого Эйна ван Эрста.

Солу вновь показалось, что во взгляде Луизы мелькнуло плохо скрытое нахальство. Тут же он едва не проклял себя за то, что, по всей видимости, не смог сдержать выражения ужаса во взгляде, поскольку Луиза вдруг осеклась и тоже изменилась в лице.

– Прошу прощения, господин Кеин. Ужин буде подан, – поспешно сказала она и столь же поспешно засеменила к дому.

Закрыв дверь и оставшись наедине с собой, Сол еще минуты три стоял у двери, погрузившись в раздумья.

– Сука, – наконец процедил он, и, пройдя к небольшому столу в углу комнаты, опустился в кресло и сжал ладонями виски. – Сука, – повторил он.

Тем не менее, Луиза спровоцировала всплеск очень ярких воспоминаний, связанных с его карьерой. И тот самый концерт Эйна в санторинской филармонии, который врезался в память глубоким шрамом. Сол прекрасно помнил и свое удрученное состояние, и боль неизвестного происхождения в запястных суставах, и странную заторможенность мыслей. Помнил, как сидел в гримерке и едва находил в себе силы, чтобы не сотворить глупость и просто не уехать в свой отель. Он даже помнил желание напиться – скорее даже не желание, а дразнящее искушение, – чтобы выйдя на сцену совершенно опозориться. А вместе с собой опозорить и самого Эйна. Он помнил то отвратительное чувство предательства в своей душе, которое порождала совесть, не позволившая ему просто отказаться от участия в этом концерте, сославшись на здоровье.