Артем Римский - Без суда

Разумеется, он помнил Кейт, и ее вечернее платье бирюзового цвета. Помнил, насколько она была прекрасна в своем счастье, как вся она светилась гордостью за своего мужа. Помнил, как стыдно ему было в тот вечер находиться рядом с ней, и каких усилий стоило сохранять при ней нормы приличия. Этот стыд. Сол никогда и ни с кем не испытывал его в столь сильной мере, как рядом с Кейт. Ни с друзьями, ни с родителями, ни в кругу коллег, ни в обществе других женщин, ни при встречах со своими преподавателями, пророчившими ему великую судьбу, ни с самим Эйном. Но вот, в обществе Кейт чувство своего несовершенства неумолимо обострялось, порой настолько, что хотелось просто сквозь землю провалиться. А в тот майский вечер этот стыд, казалось, перешагнул критическую отметку, и некуда было деться от назойливого слова, звучавшего в голове голосом Кейт. Ничтожество.

Сол помнил, как в середине концерта Эйн объявил, что сейчас на сцену выйдет его ближайший друг, и как он вышел на эту сцену под аплодисменты, которые были похожи не на что иное, как на одолжение. Помнил, как не чувствовал ни страсти, ни вдохновения, пока играл, и даже нисколько не удивился тому, что сыграл без единой ошибки, но и без какой-либо художественной ценности. И когда пришло время встать и поклониться залу, он был готов поклясться, что на лицах слушателей, которые поневоле попали в поле его зрения, было написано жалостливое пренебрежение. И вновь эти аплодисменты… как кость, брошенная собаке. Ничего общего с десятиминутными овациями в адрес гения, которыми закончился тот мучительный концерт.

И конечно, он помнил, как до поздней ночи сидел в своем номере, пропитанном сигаретным дымом, пил водку и до скрипа сжимал челюсти, прогоняя видение счастливого лица Кейт, смотревшего на него, на ничтожество, с плохо маскируемой насмешкой в светло-карих глазах. И тогда в его голову впервые ворвалась страшная мысль, которая, вполне возможно, зрела в нем уже давно. Ворвалась и поселилась окончательно, и как бы Сол ни старался эту мысль прогнать, как бы страшно ему ни было жить с ней, как бы ни проклинал он самого себя за то, что породил в себе эту мысль, никуда она от него не уходила и порой доводила до морального изнеможения. И ни она ли была номером один в списке предпосылок для круиза к доктору Майеру?

Сол растопырил пальцы рук и минуту внимательно их рассматривал. И с ужасом, и с подступающими слезами понимал, что уже успел позволить этой мысли превратиться в мечту.

– Мне мешает жить моя злость, понимаешь? И эта злость… порой я ее просто не контролирую. Вернее, нахожусь в шаге от того, чтобы потерять над ней контроль. Боюсь кому-то навредить, понимаешь?

Тут Терренс отвел взгляд, и Сол понял, что его смутили собственные слова.

– А откуда взялась эта злость? – спросил Сол, наблюдая, как пухлые пальцы-сосиски Терренса ухватили булочку, и ловко орудуя ножом, разделили ее на две половины и обильно намазали маслом.

– Да сколько себя помню. Сколько себя помню, столько мне нравится обзывать людей, проклинать их, понимаешь? Кричать им вслед или в лицо всякие гадости и оскорбления. И вот это… это настолько сильнее меня, что временами переходит в настоящие приступы, и хочешь верь, а хочешь нет, несколько раз эта пагубная привычка уже укладывала меня в постель. Но, знаешь… – тут Терренс откусил солидный кусок булки, чем перебил сам себя. Сол терпеливо дождался, пока лоснящиеся розоватые щеки этого парня вновь придут в более спокойное состояние, справедливо полагая, что булка доставляет собеседнику уж точно не меньшее удовольствие, чем сама беседа. – Так вот. Самое сложное, что я никак не могу объяснить – это мера истины в моем поведении. То есть, действительно ли я ненавижу всех людей вокруг себя, или же таким образом пытаюсь убить в себе любовь к ним.

– А сам как думаешь? – спросил Сол.

Терренс пожал плечами и облизнул блестевшие от масла губы.

– Не знаю. При беглом взгляде люди вроде бы и не так плохи. Но и ненавижу я их уже при беглом взгляде.

– А как насчет… – Сол запнулся, чем тут же навлек на себя подозрительный взгляд.

– Насчет чего? – впервые с начала разговора Терренс совершенно перестал работать челюстями.

– Насчет разницы полов и возрастов, – быстро нашелся Сол, хотя сперва хотел спросить об источнике этой самой злости в детские годы, причиной которой, в числе прочего, могла служить и фамилия Терренса. И немедленная реакция на еще не услышанный вопрос подсказывала Солу, что, скорее всего, подобный вопрос Терренс слышал уже неоднократно и даже боялся его.

– А, это. Нет, тут никакой разницы нет, – с видимым облегчением ответил Терренс, и, вооружившись ножом, принялся разрезать отбивную котлету в своей тарелке. – Я одинаково люблю проклинать всех подряд: мужчин и женщин, стариков и детей. Все они мне одинаково противны.

Сол усмехнулся и тоже обратил свое внимание к еде. Вообще, он не планировал сегодня обедать в столовой, о чем еще утром предупредил попавшуюся ему на глаза Луизу, но после приема у доктора Майера он вдруг ощутил непреодолимое желание человеческого общества. Желание вовсе ему не чуждое, но в настоящее время труднообъяснимое. Первым делом, он хотел зайти к Наоми и пригласить ее вновь прогуляться после обеда, как и вчера. Он даже впервые ощутил некоторый интерес к усадьбе и немного побродил по ее закоулкам, рассчитывая встретить Наоми в холле, когда она будет покидать здание после своего приема, поскольку именно ее доктор Майер принимал вслед за Солом. Но тут ему повстречался именно Терренс, который спешил к обеду еще за полчаса до назначенного времени, сам собой завязался разговор и Сол принял приглашение пообедать в компании.

– Какой день ты уже здесь?

– Сегодня одиннадцатый, – ответил Терренс.

– И как? Есть толк?

– Определенно.

– Расскажешь?

Терренс отвлекся от еды, даже отложил свои приборы и внимательно посмотрел Солу в глаза.

– А как это можно рассказать? – недоуменно спросил он после десятисекундного молчания. – То есть… я бы и рад рассказать, как все меняется, но понимаю, что сделать этого не смогу. Я словно меняюсь внутри и тот я – старый и ненужный – перестает мыслить и воспринимать, а новый я уже не могу воспринимать свое прошлое теми же глазами. Ну, вот видишь, получается какая-то ерунда. В общих чертах может что-то и прорисовывается, но рассказать о каком-то алгоритме превращения у меня никак не получится.

– Но все-таки ты чувствуешь, что в скором времени будешь готов взять свою злость под тотальный контроль?

Терренс пожал плечами.

– Я чувствую, что меняюсь, а как там будет дальше, пока не могу знать. Самое главное впереди. Хочешь, секрет открою?