Никита Шмелёв - Беззащитный

Про «сарай» было, конечно, для красного словца. Возвышаясь над соседними пристройками метров на двадцать, прямоугольное здание с покатой крышей выглядело величественно, на расстоянии немного походило на католический собор. Вблизи, правда, сразу же бросались в глаза признаки, уничтожавшие всякую историчность. Во-первых, куча граффити по стенам. И, во-вторых, тот факт, что изнутри громадное здание было поделено на четыре этажа, и это разделение очень некрасиво виднелось через большие окна, где-то – еще деревянные, где-то – уже пластиковые. Игорю это очень не нравилось, будто взяли добротный бабушкин свитер ручной вязки, наполовину вывернули его наизнанку и выставили все внутренние петельки и торчащие нитки наружу.

– Ты что, описание на сайте не читал? – противно засмеялся Дэн. – Как там было? Третий Штамповочный Завод имени десятилетия Великого Октября, открыт в 1927 году…

Он продолжил издавать свое странное дерганое хихиканье, которое производил при любом удобном случае. Делать это совсем без повода Дэну было, как правило, неловко, но, как только возможность возникала, он будто пытался отсмеять какой-то лимит. А может, и насмеяться впрок.

– Да чего ты гундосишь? – Стоявший рядом здоровяк Зорин брезгливо поморщился. – Вон он, твой штамповочный, через дорогу.

Он указал на группу зданий, по простоте и прямолинейности своей похожих на гигантские кубики, разложенные довольно аккуратным ребенком: три вытянутых параллелепипеда, два высоких цилиндра и россыпь небольших, собственно, кубов. Кажется, это называлось «конструктивизм», так строили до того, как пришла эпоха якобы типа античных колонн и якобы барочной лепнины, увенчанных серпами и молотами.

– А это – еще старая фабрика, – продолжал Зорин, обращаясь уже к Игорю, – которую потом национализировали. Лет ей… не помню, наверное, с 1900-х стоит. Может, с самого конца XIX века.

– С XIX… – повторил под нос Игорь. – Понятно…

– А что? – тут же спросил Дэн в поисках новой возможности похихикать. – Это важно, да?

– Нет, – ответил Игорь, – совершенно неважно.

Конечно, он соврал, но не обсуждать же мысли, не покидавшие его уже полдня, с Дэном. А с Зориным? Можно было бы, если бы они оба встретились лет десять назад и хорошенько так подпили, как раз, чтоб поговорить по душам. Сейчас же – нет. Ни возрастом, ни крепостью дружбы они с Зориным до таких специфических разговоров не дотягивали.

Поэтому, что бы ни привиделось Игорю этой ночью, какие бы необыкновенные чувства он ни испытал, обдумывать и анализировать их ему приходилось только лишь самому.

Что же было анализировать?

Сон. Невероятно натуральный, затягивающий, захватывающий. Но он оставался сном. Кто сказал, что никому больше такого не снилось? Да и не случилось с Игорем такой уж сильной привязанности к этому ночному видению. Уж не настолько, чтобы не есть, не пить и не думать ни о чем другом. Напротив, после того, как Игорь вышел из ванной, умывшийся и взбодрившийся, потекли своим чередом промежутки с передышками, и ничто от них не отвлекало.

Однако всякий раз, когда в памяти хоть на мгновение появлялась красная и кремовая гостиные, или нож, застрявший в лакированной поверхности столика, или голубые глаза, Игорь испытывал легкую грусть. Не было никакой одержимости, реальный мир не казался ему теперь отвратительным или ненастоящим по сравнению с тем, который он видел во сне.

Скорее, это была ностальгия. Та, которая остается у ребенка, когда его семья переезжает в новый дом, и он вынужденно расстается с друзьями и с местами, которые знакомы ему с рождения. Будто бы Игорь не увидел все те необыкновенные события во сне, а будто они случились с ним на самом деле, но очень давно. И время прошло, и наступила новая жизнь, а душе хотелось возвращения во что-то тогдашнее, знакомое. Волнующее и успокаивающее одновременно. Да, он не просто вспоминал свое приключение. Он по нему скучал.

Реальность же и правда никуда не делась, и Игорь включился в нее очень уверенно, а в этот день она оказалась даже насыщенней, чем обычно. В подвале арт-центра – бывшей национализированной фабрики конца позапрошлого века – рванули в нескольких местах трубы, так что все арендаторы остались и без воды, и без туалета. А еще грохнулась беспроводная связь, и скорость интернет-связи на всех устройствах напоминала теперь дремучие модемные времена. А в самый разгар этого погружения в каменный век подъехала машина с расходниками, но без курьера, и водитель наотрез отказался покидать кабину и помогать поднимать коробки и свертки на четвертый этаж.

Игорь принимал все эти мелочи как должное и пытался вызвать в себе ту деловитость и легкую злобность, которые обычно помогали ему переживать внезапно возникшие незапланированные промежутки. Но как-то не получалось. Деловитость была настоящей, но натужной, а злобность – притупленной, будто нож, давно не знавший точильного камня. Орудовать таким можно, но пробить с размаху, скажем, маленький деревянный столик – точно нет.

Вопрос о возрасте здания арт-центра Игорь задал, когда в перетаскивании расходников образовалась спонтанная пауза. Пользуясь возникшим между Игорем и двумя его коллегами молчанием, он, не удержавшись, снова погрузился в состояние своей странной ностальгии.

Конец XIX века.

Время офицеров с картами и дуэлями, дам в платьях с корсетами, шпаг, экипажей, лошадей, кринолинов – чем бы эта хрень ни являлась – царей, крестьян, жертв сперва тяжкого крепостного права, а потом – его отмены… Много ли знал об этих временах Игорь? Уж не больше, чем обычный ученик в стандартной школе. Из истории ему больше нравились петровские времена. Ну и про Великую Отечественную он, понятное дело, прочитал в свое время немало.

А что же век Пушкина и Некрасова?

Слишком поэтичный, что ли? Чересчур напыщенный… Ведь так?

Но тогда каким образом именно эта эпоха просочилась Игорю в сон? Да еще с такими переживаниями, с такой живостью всего происходящего. С такой мягкостью, которой в реальной жизни он не ощущал, похоже, ни от чего! И что за грусть теперь поселилась внутри и ненавязчиво, но отчетливо напоминает о себе всякий раз, как только голова перестает сосредотачиваться на какой-нибудь конкретной мысли?

Дотащив коробки до четвертого этажа и окончательно забив кладовку, Игорь с коллегами позволили себе двадцать минут на перекус. Состоял он в поглощении перегретых в совершенно нестабильной, древней, как ламповый компьютер, микроволновке готовых обедов из «ВкусВилла», которые при должной термической обработке могли бы оказаться вполне себе ничего.

Пока трапезничали, Дэн продолжал искать повод, чтоб похихикать. Спустя почти три года совместной работы Игорь был точно уверен, что нипочем бы не ввязался с ним в новую. Мало было постоянного, совершенно нездорового хохмачества. Дэн проявлял себя, как ленивый и поверхностный человек, у которого работа и вообще что-то полезное всегда шло по остаточному принципу. В нем не было даже бережливости: вложившись в дело с Игорем и Зориным поровну, он все время занимал и перезанимал деньги, которые растворялись в его карманах моментально. Но деваться от него было некуда: Дэн ни разу своих коллег не обманул и умудрялся до сих пор ни разу сильно не накосячить. Что бы он ни вытворял, этого было маловато, чтобы наконец признать его профнепригодным и вышвырнуть.