Даниил Свиридов - Илларион

– Я до сих пор не поблагодарил тебя за то, что ты составил мне компанию…

– Забей, Феликс, – пристыженно отмахнулся писатель. Когда похмельная версия Бладборна наслаждалась лицезрением детских улыбок, версия Феликса, не менявшаяся ни под каким предлогом, проверяла детские дома на соответствие всем стандартам качества. – Признаться, дружище, посещение приютов, было чуть ли не самым ценным опытом за всю поездку. Так что это мне следует благодарить тебя. Я все равно бы ничего не написал, сиди я вместо того за компом хоть с утра до ночи.

– Благодарность принята. Айзек, не увиливай от ответа. В чем все же проблема? Почему ты не можешь писать? – Феликс всегда казался Айзеку взрослее него самого, и его грозный родительский взгляд знаменовал скорое наступление нравоучений. Именно авторские нравоучения и регулярные пинки под зад от Феликса мотивировали Айзека так быстро справиться с трилогией-антиутопией. Теперь же все было иначе, правила игры поменялись. На интуитивном уровне Айзек понимал, что Феликс не в состоянии ему помочь. – Пожалуйста, без туманных терминов.

– Ты усложняешь мне задачу, Феликс.

– Конечно, ты ведь любишь оправдывать свои неудачи абстрактными материями. Скажи, Айз, в чем дело? Я не трогал тебя все это время, поскольку верил, что ты справишься и без моего вмешательства…

– Не преувеличивай свою роль в моем творчестве.

– Скажи начистоту. Почему ты не можешь писать? Уверен, у тебя имеется тонна логичных соображений по этому поводу, которые и краем не касаются этих твоих ворот Трисмегиста , – пренебрежительно подчеркнул Феликс.

– Врат Трисмегиста, – поправил Айзек.

– Да-да. Не отвлекайся. Говори.

Телефон в кармане допрашиваемого спасительно завибрировал. Пришло СМС от Карен. Айзек был рад отвлечься от нежелательной темы хоть на минуту. «Пирог! Еще один месяц – и будем праздновать наше воссоединение! Постарайся быть где-нибудь на юге в этот момент! Как твоя работа? Сколько успел настрочить? Как там Феликс, не часто зудит по пустякам?» Писатель улыбнулся и тут же написал ответ. «Bonjour! У тебя экстрасенсорный дар, снежинка! Этот офисник как раз принялся за свое!»

– Хорошо. Мы с тобой вдвоем в этом дерьме увязли, так что ты заслуживаешь честного ответа. – Айзек отодвинул в сторону ноутбук и внезапно обнаруженную перед собой тарелку с пастой, чтобы никакие препятствия не лежали между ним и Феликсом. Затем он с многозначительным видом поставил на стол металлическую коробочку, не убирая пальцев с ее гладкой поверхности. Бензиновая зажигалка всегда успокаивала и внушала своему хозяину чувство защищенности, словно окружая его неприступной надежной стеной.

Со слегка наигранной внимательностью, с которой обычно выслушивают секреты маленького ребенка, Феликс наклонился к собеседнику.

– Кажется, мои теоретические представления о механизме фантазии оправдываются в полной мере.

– Таак… – протянул заместитель, ожидая продолжения.

– Фантазия глохнет каждые пять минут, словно старый драндулет, по той простой причине, что у меня все есть. У меня все идет отлично! А вот истории других людей… они не содержат меня.

– Но достойные истории ты все же встречал?

– Встречал, и много.

– Так почему бы не поставить себя на место других людей? Представить, что ты проживаешь их жизнь…

– Я пытался. Что-то дельное и правда выходило, я даже делал заметки на будущее…

– Ну так попытайся развить эти темы!

– Нет, – резко замотал головой Айзек. – Я пробовал, но ничего по-настоящему эффектного, взрывного не рождалось. Получаются увлекательные рассказы с неожиданными поворотами и яркими, живыми персонажами, но меня самого в них нет, и потому наслоить на них фантазию с моим почерком не получится.

– А может, и не надо этого делать? – вопрос Феликса прозвучал словно удар из-за угла прямо по темечку. – Забудь про чужие истории и вымысел. Автор лучших историй в мире – генератор необыкновенных случайностей, который мы называем жизнью. Согласись, у тебя необычная жизнь, Айзек. Почему бы не рассказать о ней миру? Такая книга не просто взорвет рынок. Она, как ядерная бомба, оставит после себя повышенную радиацию на долгие-долгие годы.

Друг нервно потер подушечкой пальца грань зажигалки. Его глаза судорожно забегали по помещению.

– К моему и твоему счастью, я не страдаю комплексом бога и не стремлюсь показать всем вокруг, насколько интересная и необычная у меня жизнь. Каждый человек видит свою судьбу необычной и почему-то считает, что она должна стать предметом всеобщего внимания. Моя жизнь ничем не отличается от жизней миллионов таких же людей, как я.

– Не согласен. Я вижу, как ты страдаешь, Айз, – голос Феликса стал серьезным до предела. – Если новая книга действительно представляет для тебя такую значимость, то можно рассмотреть биографию…

– Биографию? Хочешь, чтобы я занялся мемуарами? Не говори ерунды! Моя настоящая жизнь никому не интересна! Закончим на этом! – не сдержавшись, воскликнул Айзек, тут же испуганно оглядев гостей ресторана.

Феликс никогда не брался за дело, если наперед знал, что не сумеет выполнить его идеально. Оголтелый перфекционизм запрещал ему соваться в сомнительные предприятия, итог которых решался в результате непредсказуемого сочетания неконтролируемых условий. Однако даже у самого преданного служителя системы иногда проклевывается трещинка в повседневном непогрешимом распорядке, и в размеренный порядок вклинивается нечто не увязывающееся с остальными ее элементами. Сказать, что Феликсу малопонятна проблема Айзека, было равносильно утверждению, будто дельфину немного тесновато в чугунной ванне. Тем не менее остаток пути до судьбоносного города на севере Испании заместитель наложил строгий запрет на использование алкоголя, повсюду ходил вместе с Айзеком, то и дело пускался в рассуждения о законах бытия, о неразрешимых нравственных дилеммах, феноменальной хрупкости человеческой психики и прочем, что всегда именовал интеллектуальным онанизмом.

Проехав Париж и не удостоив его вниманием дольше, чем на одну, теперь трезвую, ночь, по просьбе писателя вектор движения Феликс направил на запад, к побережью. Айзека так и тянуло к воде, подальше от городской духоты и бетонных нагромождений, к простору, свободе и морскому бризу.

Безалкогольный метод никуда не годился – мало того, что творец, как и раньше, не мог выдавить из себя ни строчки, он стал все больше задумываться над безвыходностью своего положения. Мысль написать что-то, отходящее от его понимания шедевра, уже перестала казаться такой дикой. Айзек понимал, что способен породить произведение, которое непременно завоюет пьедестал книжных продаж хотя бы по той причине, что после своей ошеломляющей трилогии псевдоним Бладборна стал своего рода гарантом качества. Факторами успеха часто оказываются не сюжет, не смысловая наполненность, не живость персонажей, не красота слога, а социальные переменные – репутация автора, ожидания аудитории, оценки в СМИ, PR и тому подобная, никак не относящаяся к самой книге чушь. Но не ради денежной прибыли Айзек так кропотливо искал особенный сюжет. Новая глава его писательского пути служила великой цели стать доказательством того, что он не являлся писателем одного стиля, что он способен вырваться из проработанного, масштабного и детализированного мира сотворенной им антиутопии.