Олег Малышев - Ступени на эшафот

Я не знаю, что меня ждёт. Я должен постичь опыт бытия. Я должен испить свою чашу до дна.

Не каждый поймёт эту книгу. Это не каждому дано. Это написано не для каждого.

Слово.

К Аврааму было Слово. Ко Христу было Слово. К Пророкам своим Господь обращался.

И услышит Слово слышащий. И поймёт Его, кто способен понять.

Я – не Мессия и не Пророк. Но я знаю, что Он придёт и что будет Второе Слово. И услышу Его я, и не убоюсь. Ибо на Тебя, Господи, уповаю! И Вера моя не от мира сего.

2 июля 2019 г.

Бонсай

То, что я человек умный, это видно сразу. Иду я по улице и сразу видно, что идет умный человек. Я неумным даже притвориться не могу, все это так умно у меня выходит. И не знаю я, кто это от большого ума горюет. Мне мой ум даже скучать никогда не дает, он мне такую жизнь устраивает, хоть разорвись. Вот, недавно был я безработным, так додумался писателем стать. Писателем быть хорошо. Книжки писать разные можно, гонорары получать. Опять же на работу ходить далеко не надо. Встал утром, одел халат и тапочки, вот уже и на работе. Ручку взял, тетрадку пододвинул уже и работаешь. Решено – сделано. По случаю того, что любимую работу я себе нашел, я сходил в магазин и купил бутылку водки. Грех не выпить, когда есть за что. Я и выпил немного, грамм сто. Отодвинул рюмку, взял ручку, открыл тетрадку. Тишина. Наверное, чего-то не хватало. Налил я себе ещё, потом ещё, потом немного ещё и оно пришло ко мне вдохновение: «Я пьян, ни разума, ни мысли. Хочу сказать не знаю только что. Зачем выдумывать, зачем искать сейчас того, что хочешь, а что хочу я сам не знаю. Сижу пишу вульгарно, ну и что. Мне хорошо. Какой есть в мыслях толк, когда они проходят сквозь гамму и туман извилин мозговых…». Через пару часов я понял, что я рожден не только писателем, но и поэтом. Озаренный вдохновением я творил: «Ночь, четыре тридцать пять утра, пишу стихи. Хочу понять всю пошлость рассуждений… дальше неразборчиво… но как бы ни было я знаю все равно пыльцы свет белый воцарится радостью весенней, тюльпанов вечный путь…».

Проснувшись утром я понял, что на работе пить нельзя, или мне надо менять работу. Хорошо, что поиск ответа на извечный вопрос русской интеллигенции «Что делать?», как всегда для меня не был томительно долгим и вскоре я понял, что ещё лучше работать философом. Что есть мысль? Это нечто – будучи ничем. И этого главное много и покупать его не надо. Вот его бы еще и продать. Эх, жизнь была бы.

К сожалению, для того чтобы твоя философская мысль была востребована ты должен быть уже умершим и желательно давно, что для меня не совсем подходило. А посему я вынужден был предаваться размышлениям о суетности моего бытия совершенно бесплатно.

И вот, однажды, когда я, лежа на диване, листал старые журналы, в общем-то и не питая особых надежд на то, что прочту что-нибудь интересное (воистину не знаешь где найдешь!), на одной из страниц я и увидел его – карликовое дерево в цветочном горшке – бонсай. Я понял, это была она, удача, моя синяя птица. Бонсай у нас рос повсюду. В лесопарке, что был расположен недалеко от дома он был представлен во всем своем многообразии. Чего там только не было елочки и сосенки, дубки и каштаны… Молодая поросль зеленела и радовала глаз, шорох листвы согревал, шепча, что скоро зашелестят купюры и в моих руках. Душа цвела и пела. Вечером, взяв лопату, я выкопал пару елочек, но, придя, домой мне, стало ясно, что, просто пересадив в горшки мне эти елочки за японский бонсай продать, будет непросто, уж больно горшки были похожи на наши российские. Не долго думая, я покрасил горшки желтой и коричневой красками, белой краской нарисовал по три иероглифа, срисовав их с китайского термоса, покрыл горшки паркетным лаком и поставил их сушится на батарею. Елочки на время оставил в ведре с водой. Вскоре краска подсохла, насыпав в горшки земли, я пересадил туда елочки, набросал по верху мелкой гальки, набранной мною на обочине дороги, посыпал песком, полил и японский бонсай в количестве двух штук был готов.

Дело оставалось за малым, продать. И кому как не мне, человеку, имеющему стаж работы в сфере советской торговле было не знать, как это сделать. Однако смущало то, что наш город хоть и имел статус областного центра, но все же был он сравнительно мал, и продай я здесь свой бонсай рано или поздно был бы я бит. Это я понимал хорошо. Заняв денег у знакомых, которые под залог моих обещаний неохотно, но все же их мне дали, я купил билет на поезд и поехал к другу в Ленинград, благо, что и он город зеленый. Не знаю, что может быть приятней, чем беспечная поездка с хорошими соседями по купе под шум дождя, бьющего в окна уносящего тебя поезда. Сутки дороги промелькнули как день и вот я у Ганса дома. Мне не пришлось ему долго объяснять о цели моего приезда, он понял меня сразу. Сложив наши капиталы мы получили сумму достаточную для покупки трех цветочных горшков, да один я привез с собой. Второй у меня купила бабуля, соседка по купе. Ей очень понравились эти горшки для цветов, что были привезены мною штурманом дальнего плавания с Японии в подарок своей любимой тете, которая живет в Петербурге, к кому я ехал в гости. Признаться, я не долго упорствовал, отказываясь согласиться с тем, что моей тете будет приятно получить в подарок и один такой великолепный горшок и, что и бабуля приобретя у меня такой же, и она сможет порадовать свою внучку диковинной заморской вещицей. Мы остались с бабулей довольны. Я бабулей, бабуля горшком. Правда, Ганс не одобрил того, что я продал ей пустой горшок, ну, да ладно.

В посудо – хозяйственном магазине мы купили три глиняных горшка, дома отыскав в кладовке краски, что хранились там с незапамятных времен и, смешав, их мы получили цвет, сочетающий в себе самую буйную фантазию и философию Востока. Вечером накопали елочек и через несколько дней японские бонсай обнаруживающие при долгом разглядывании свои типичные признаки украшали собой подоконник.

Первым покупателем мы выбрали банк. Управляющий банком после моих тридцатиминутных объяснений наконец-то ощутил гармонию, исходящую от горшка, зелени елки, поверхности земли, воссоздающей ландшафт маленькой Японии, от собственного величия и его духовной близости с сильными мира сего. Вознесясь и снизойдя до меня.

Мы сторговались на ста американских долларах в рублевом эквиваленте. Нам с Гансом тогда этих денег хватило и на обед, и на покупку еще десяти горшков для создания японского чуда – бонсай. Банки и фирмы, магазины и даже редактор одной газеты, которому я уступил немного в цене за проданную елочку – бонсай, выкопанную в парке за два квартала от редакции стали нашими покупателями. Ручеек поступлений в казну нашего предприятия журчал и искрился. Жизнь яркими красками отражалась на лакированных боках цветочных горшков. Мы были первыми.