М. Парфенов - Зона ужаса

Что ж, ничтожество, хотя бы сейчас ты начал ощущать себя москвичом…

СКЫРСКСКЫРСКСКЫРСК

…а теперь беги. Беги, пока не поздно, обмудок!

Костя потянулся к тумбочке за ключами и схватил их, не глядя, вместе с телефоном. Застрявший в волосах таракан укусил его за мочку уха. Костя воткнул в него ключ. Еще один укус обжег большой палец ноги. Шорох тысяч насекомых стал громче и возвысился до подобного водопаду рокота, когда дверь спальни треснула и разошлась посередине под напором тараканьего цунами. В прихожую хлынула черная шуршащая хитином масса.

Костя отбежал к входной двери и обрушил позади себя тумбочку, чтобы выиграть еще несколько секунд драгоценного времени.

Тебе всегда не хватало времени, деревенщина. Ни на сон, ни на отдых… Ни на жизнь.

Трясущимися, скользкими от крови пальцами провернул круглую фалевую ручку, как никогда радуясь тому, что, будучи дома, замыкал дверь лишь на один поворот, а не полностью, на два с половиной. Лишние мгновения, дарующие надежду.

СКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСК

Не оглядываясь – он знал, что черная волна уже накрыла тумбочку и перехлестывает через нее, – Костя дернул дверь, поспешно скользнул в узкий проем, ободрав бок о металлическую лутку, и, перехватив ручку замка уже с внешней стороны, всем весом потянул на себя. Сталь лязгнула о сталь, а спустя секунду до его слуха донесся множественный дробный стук – будто сотня озорников устроила соревнование по стрельбе горохом из трубок, используя в качестве мишени дверь его квартиры.

Пусть ломятся сколько угодно, сталь им не по зубам. По крайней мере, ему хотелось на это надеяться. Костя запер замок и оставил ключ в скважине, закупоривая металлом последнее отверстие.

Теперь оставалось самое простое: понять, что делать дальше.

Стучать в квартиры соседей, звать на помощь?

Ну да, гений, ты хоть представляешь, какой у тебя сейчас видок?

Из одежды на Косте остались только трусы, в которых он ложился спать. Руки и ноги продолжали кровоточить, раны жгло, как будто по коже ласково провели паяльной лампой. Мелкая деталь, дополняющая портрет обезумевшего провинциала – молоток, испачканный какой-то пакостью.

И телефон.

Он мог позвонить. В скорую помощь, пожарным, копам – кому угодно, кто приедет и разберется со всем этим безумием.

«Ага. Давай, звякни и расскажи им, что отборные тараканьи войска только что совершили вторжение на суверенную территорию твоей съемной квартиры. Посмотрим, как скоро после этого ты попадешь в желтый дом на Волоколамке».

СЭС. Надо звонить в СЭС, тараканы – это по их части. Азатгуль звонила – вспомнил Костя. Она знает номер. А он знает ее, еще несколько часов назад они разговаривали о вредителях-таракандарах.

Правда, старуха вряд ли сильно обрадуется, увидев соседа в одних трусах.

«А с чего ты взял, умник, что лишь С ТОБОЙ этой ночью что-то случилось?»

Только тут Костя сообразил, что, помимо непрекращающегося дробного стука с той стороны двери, слышит и другие звуки. Много звуков. Они наполняли дом, сливаясь в единую приглушенную какофонию, будто музыканты огромного оркестра, готовясь у себя в яме к концерту, настраивали инструменты. Костя различил некоторые из них: партия плачущего ребенка, литавры бьющегося стекла, разноголосые духовые женских и мужских криков.

На негнущихся ногах он вышел из коридора на площадку к лифтам. Из-за створок в шахте доносились могучие удары. Бух. Бух. Будто какой-то шутник с чувством юмора, как у идиота с Волоколамки, запер в лифте разъяренного носорога.

Он вспомнил про лестницу. Дверь к ступенькам – обычная деревяшка с мутным куском стекла – располагалась напротив мусоропровода, сразу за лифтовой площадкой. Костя прошел туда, оставляя на грязной плитке алые отпечатки. В шахте бухнуло особенно гулко, и что-то заскрежетало. Свет на площадке моргнул. Костя поднял голову – по плафону светильника с внутренней стороны сновали многоногие тени.

Когда он приблизился к выходу, ржавый короб с отчетливым лязгом распахнулся, и из недр мусоропровода хлынули тараканы. Труба выблевывала их толчками, потому что желающих выбраться наружу через узкий проход было слишком много. Костя успел выскочить на лестничную клетку и захлопнул за собой дверь прежде, чем первая волна врезалась в нее с другой стороны. Он зафиксировал дверную ручку в поднятом положении и уставился в ужасе на стекло, через которое, впрочем, все равно ничего нельзя было разглядеть.

– Думаешь, это их надолго удержит?

От неожиданности он подпрыгнул на месте, и мочевой пузырь непроизвольно расслабился. Костя слишком долго терпел и теперь с отстраненным удивлением осознал, что испытывает жгучий стыд оттого, что обмочился. Хотя в сложившейся ситуации расстраиваться из-за таких мелочей казалось глупо.

– Смотрю, кто-то вполне способен залить свою халупу и без моей помощи, – хмыкнул дядя Витя. Он стоял на площадке выше, на полпути с восьмого на седьмой этаж. Шлепанцы на босу ногу, тренировочные штаны с полоской, от века не водившая знакомства со стиральной машинкой майка – все как всегда. Когда Виктор Палыч сошел по ступенькам, Костя разглядел, что руки у него испачканы красным, а небритая физиономия как будто напудрена.

– Хреновый из вас клоун, Виктор Палыч, – выдавил Костя. Он стоял перед соседом в одних трусах, по ногам у него текло, но ему хотелось хихикнуть.

– Ян Арлазоров мой ученик, – сказал дядя Витя без улыбки. – Скушай Машеньку.

– Чего?

– Мел жри, говорю, зассанец. – Дядя Витя протянул пакет, в котором и правда лежало несколько кусочков белого мела. На пакете была наклеена этикетка с надписью «Машенька» и рисунком, изображающим дрыгающихся, как в танце, рыжих тараканов. – Я тридцать лет слесарил, всякой живности повидал по подвалам. А до того на кораблях плавал, там у нас и похуже твари водились. Борной кислоты в нужных для зачистки объемах в здании нет, «Раптор» у меня кончился, а ты, ссыкло, как видно, решил прогуляться налегке. Остается «Машенька», без вариантов. Отрава не моментального действия, но хоть какая-то да защита.

Костя безропотно сунул руку, запачкав край пакета кровью, и вытащил кусок мела.

– Жри.

– Есть-то зачем?

– А чтоб я знал, что к тебе в башку прусак не заселился, – сказал дядя Витя так, словно это все объясняло.

– Но ведь это же яд. Мне плохо не станет?

– Куда уж хуже-то? – Глаза старика серебрились безумием, но в его словах была доля правды. Костя провел мелком себе по лбу и щекам, начертил белый смазанный крест на груди и положил оставшийся шарик на язык, под нёбо. На вкус «Машенька» оказалась горькой – каким, наверное, и должен быть мел.